Газета День Литературы: Газета День Литературы # 98 (2004 10)

Виктор Сергеевич прожил девяносто один год. Почти весь двадцатый век. И его счастье — это не счастье сытого мещанина, спокойного и равнодушного эгоиста. Он сам пошел добровольцем в народное ополчение Красной Пресни, был тяжело ранен, год мотался по госпиталям. Таким и помню его с литинститутских времён: прихрамывающим, опирающимся при ходьбе на палку. Но хоть бы слово нытья когда-нибудь услышать от него? Он даже великого Чехова недолюбливал за нытьё: "Ноет и ноет. И всегда мне приходили на ум строчки Владимира Маяковского: "Сидят и ноют на диване разные тёти Сони и дяди Вани". Я не люблю нытье и долго привыкал к нему".

А вот Маяковского обожал. Вообще в жизни Виктор Сергеевич Розов, знаменитый русский советский драматург, увенчанный званиями и наградами, поражал встречающихся с ним впервые людей своей неофициальностью, своей свободой духа и своей революционностью. Он не приспосабливался ни к театру, ни к канонам господствующей драматургии, скорее каноны и театра, и драматургии советского времени приспосабливались к Виктору Розову. Мягкий, тихий, радостный, приветливый… бунтарь. И это не герои его рубили саблями новомодную мебель, а сам Виктор Розов ещё в пятидесятые годы чувствовал нарастание обывательщины и приспособленчества, поглощение человека миром вещей и денег. Таким же бунтарём он и остался до конца жизни.

Он был верен идеям юности, он был верен друзьям, он был верен своей родине и своему народу. Это не громкие слова. Он был до конца жизни народным ополченцем с вольной русской душой. В шестидесятые годы его пьесы "Вечно живые", "В поисках радости", "Неравный бой" не только определили развитие советской драматургии и театра, не только стали символом театра "Современник", не меньшим, чем Чехов для МХАТа, но и повлияли на формирование всего общества. Да, он был одним из духовных лидеров шестидесятников, ценил человеческую свободу и открытость общества, но это была скорее "всечеловечность" в понимании столь любимого им Фёдора Достоевского, нежели западное понимание прав человека. Он объездил весь мир, знал и ценил высокую культуру западного мира, но чисто физически даже не мог долго там жить, уставал от "чужого мира".

Виктор Сергеевич Розов был глубоко русским человеком. И по крови, и по культуре, и по своему пониманию духовности. Это и привело его к разрыву со многими былыми приятелями шестидесятых годов, достигшими громкой популярности в советской культуре, а в постсоветское время предавшими все свои былые идеалы. Виктор Розов говорил в беседе с Кожемяко в "Советской России": "Идёт атака, чтобы истребить у нас чувство Родины. Уже территорию разбили, военный приоритет Америки безусловен, им только сейчас не хватает убить русский дух. Вот и идет разложение русского духа всеми способами… Да, мы отступаем сейчас пока по всем направлениям. Но я верю, наступит наш Сталинград!". Позднее, в беседе со мной, уже откровенно назвал себя русопятом. Но его русопятство лишено было этнической узости, какой-то шовинистической окраски. Хотя и пробовали его очернить в либеральной желтой прессе девяностых годов, не прошло. Его ценила и ценит вся русская интеллигенция любого направления.

Может быть, наступит когда-нибудь время, и театр "Современник" будет носить имя Виктора Розова, он и был возвышенным символом этого театра в его лучшие времена.

Я смотрел, пожалуй, все его лучшие московские спектакли, писал о нём, были три или четыре диалога в газетах и журналах, мы часто встречались с ним на обсуждении номеров "Современной драматургии", если сформулировать коротко, более порядочного и чистого человека я в нашей литературе, наверное, и не встречал. Сегодня бывшие советские подхалимы твердят одно, бывшие диссиденты талдычат другое. По словам и тех, и других, получается, что в ХХ веке в России нельзя было просто быть порядочным человеком, к тому же замечательным писателем. Виктор Сергеевич Розов — прямой укор и тем и другим. Писал он свои пьесы легко, писал только о том, о чём хотел. Иные пьесы десятилетиями ждали сцены. Даже его знаменитые "Вечно живые" пролежали в писательском столе целых тринадцать лет. Но проповедь добра и человеческой радости никогда не устаревает.

Он вошел в классику русской драматургии и русского театра ХХ века. Сейчас, когда его не стало, мы перелистнули последнюю страницу прошлого столетия. Но, думаю, что к его пьесам будут вновь и вновь обращаться молодые талантливые режиссёры, обращаться к его скромному и чистому реализму, к его знаменитой сентиментальной интонации.