Одно время критики, пока им самим не надоело, сравнивали меня с Милорадом Павичем, а я, что удивительно, когда писал "Укус ангела", Павича еще даже не читал. Примерно как Набоков Кафку. Вот ты как бы должен был читать, раз ты писатель, а не читал. Даже забавно. Видимо, в воздухе летают не только идеи, но и образы, и даже конструкции развернутых метафор.
В.Б. Есть ведь и общность судеб. Общность развития. Одно время, одни эстетические пристрастия.
П.К.Наверное. Но что мы можем знать о Божьем замысле о нас?
В.Б. Многие говорят и пишут о кризисе в современной литературе. Я лично с этим не согласен. Скорее, есть кризис в обществе, которое отказалось от чтения. И потому, скажем, вы не столь известны, как в семидесятые годы ваш земляк Андрей Битов, хотя явно как писатель вы не слабее его. Владимир Личутин уже не имеет той известности и влияния, которое имели его старшие собратья Василий Белов и Фёдор Абрамов. Тот же Вячеслав Дёгтев вряд ли будет иметь популярность, подобную бондаревской. Есть литература, думаю, иная, но не слабее литературы второй половины ХХ века, но нет у неё достойных читателей. Вы видите кризис в литературе?
П.К.Кризиса никакого не вижу. Высокая эстетическая планка русской литературы выдерживалась во все времена и выдерживается теперь. Надо просто мерить не по среднему показателю, а по вершинам. Каждая эпоха говорит о кризисе, потому что говорящий живет внутри среды и видит вокруг засилье среднего, нормы. А оглядываясь в прошлое, он видит титанов, потому что среднее забылось, не выдержав испытание хроносом. Мне даже кажется, что перехваленный Серебряный век в плане прозы явно уступает нынешнему уровню письма. Естественно, если равняться на лучших.
Вы правы в том, что снизился накал общественного интереса к литературе. Книга отчасти сдала позиции перед новыми информационными технологиям. Россия всегда была страной с подавленной возможностью сказать все слова до конца. Здесь всегда находился некий намордник на слово. Казалось, вот снимут его и раздастся глас, который поведает последнюю правду о том, что надо делать и как жить. А когда намордник сняли, все с удивлением поняли, что никакого гласа не будет. Что литература существует не для того, чтобы без конца толковать обществу о его предназначении, у неё свои задачи. Социальной сферой занимаются политики, социологи, публицисты. Литература — это художественное постижение мира человека, его высот и его придонной мути. И при этом всегда немножечко игра. Когда стало ясно, что гласа ждать от литературы не стоит, многие разочаровались в ней, как в средстве прозреть через нее грядущее. А для тех, кто видел в книге чистое развлечение, появились более доступные и менее затратные средства информации. Чтение — это все-таки труд понимания и осмысления. А тут просто включил телевизор и вот тебе, пожалуйста, вид на последние новости, стадион или идиотское токовище. Так что всё закономерно.
В.Б. Должны ли быть у литературы, как и у империи, какие-то границы в изображении действительности, в демонстрации насилия, извращений, жесткого порно, в пропаганде вседозволенности? Или художник волен делать всё, что пожелает. Волен демонстрировать все мерзости мира? Каков ваш фундаменталистский взгляд?
П.К.Мой фундаменталистский взгляд таков. Я не хочу выглядеть ханжой, но никогда не позволю себе написать что-то такое, что бы я постыдился показать своему ребенку.
В.Б. Может быть, поэтому на вас, еще достаточно молодых и сильных, уже наступает поколение абсолютно раскрепощенных и свободных от всяких нравственных табу юных писателей, типа Ирины Денежкиной или победивших на "Национальном бестселлере" рижан Гарроса и Евдокимова?
П.К.Возможно, дело в том, что у Денежкиной пока просто нет ребенка. А возможно, в том, что эти молодые писатели выбрали особый путь вхождения в область моды. Говоря о моде, я имею в виду не покрой брюк, а ту фундаментальную вещь, которой занимается целая научная дисциплина под названием философия моды. Ведь даже любая идея для того, чтобы стать действенной, сначала должна стать модной. Марксизм никогда бы не победил, не стань он модным. Сейчас, как, наверно, и в иные времена, в среде тинэйджеров, среде пубертатной молодежи, есть мода на оголённость, на полную раскованность. Мода на телесный низ, ибо другого им пока никто не предлагает. Так вот, скажем, Денежкина пошла по тому пути, по какому в свое время ходили менестрели. Те стучались в замок барона и предлагали: "Барон, хочешь я спою тебе о тебе". — " Пой мне обо мне", — отвечал барон. И менестрель пел о подвигах барона, о его славе и величии. За это он получал с пиршественного стола вкусную баранью лопатку. Денежкина и иже с ней действуют примерно также. Они говорят: "Моё поколение, хочешь, я расскажу тебе о тебе". — "Давай, грузи", — отвечает поколение. И они грузят. А поколению приятно, даже если о нем говорятся самые ничтожные и нелицеприятные вещи, главное — о них наконец-то говорят. В результате Денежкина будет накрепко привязана к своему поколению. А когда подрастет следующее, оно скажет своей новой Денежкиной: "Расскажи нам о нас. А об этих кренделях мы больше слушать не хотим — сливайте воду". Писатели, не привязанные ко времени его сиюминутностью, как правило, имеют более протяжённую авторскую судьбу.
Читать дальше
