Мариан Ткачёв - Об Аркадии Натановиче Стругацком

Своим учителем и наставником АН считал Веру Николаевну Маркову, замечательного художника. Ее переводы из японской классики (поэзии, прозы, драматургии) и фольклора — непревзойденная вершина мастерства. Великолепна ее русская интерпретация стихов американки Эмили Дикинсон. Юным читателям Вера Николаевна подарила полные поэзии и светлой романтики переложения преданий и эпоса европейских народов. В последние годы достоянием читателя стала и ее собственная поэзия, ведомая прежде лишь узкому кругу друзей, — поэзия мощная, пронизанная драматическим пафосом, трепетностью сердечной и острым ощущением времени.

Разумеется, формального ученичества не было. Для АН важно было параллельное чтение переводов Веры Николаевны и оригиналов. Делал он это досконально. Иногда советовался с нею, стараясь не быть докучливым. Она писала предисловия к книгам, переведенным АН с японского («Пионовый фонарь», «Луна в тумане»), перевела украсившие прозу стихи. Общение с нею, думаю, было для него самым ценным. Бывая у В. Н. Марковой, — я вместе с АН тоже, — я замечал ее особую к нему сердечность. Ей нравилось угощать его. Она любила фантастику братьев Стругацких. Когда АН дарил ей книги, она всегда объявляла домашним: «Чур, я читаю первая!» Вера Николаевна вообще по-детски радовалась подаркам. Я всегда привозил ей из Индокитая лубки, традиционные игрушки. Как-то поделился с нею привезенными кем-то из Японии сувенирами АН. Между прочим, В. Н. Маркова, как и АН, ни разу так и не побывала в Японии.

С особым интересом читала она прозу, написанную АН «в одиночестве» под псевдонимом «С. Ярославцев». Не помню, чтобы она обсуждала эти произведения с АН, считая, видимо, тему щекотливой. Но со мной почему-то беседовала не раз о «третьей аватаре Аркадия» — так она нарекла С. Ярославцева. Мы сходились на том, что лучшая его вещь — «Дьявол среди людей». Я и сейчас так думаю. Не знаю, какова достоверность всех выкладок: сколько в С. Ярославцеве процентов от АН и сколько — от БН? И ровно ли по пятьдесят процентов от каждого во всех книгах под двумя именами? Я тоже избегал в разговорах с АН подобных тем. Но у каждого есть свои воспоминания, наблюдения, догадки. И для меня С. Ярославцев — это Аркадий Натанович Стругацкий. Потому и издание его сперва в серии «Альфа фантастика», а теперь и в дополнительном томе собрания сочинений братьев Стругацких для меня великая радость.

АН несомненно испытывал тягу — врожденную или благоприобретенную — к совместным трудам. Она простерлась и до меня, недостойного. Сперва это был замысел телевизионного сценария, лопнувший под начальственным дуновением. Но работать было интересно. Перерыли легенды древних вьетов, историческую литературу. Подиспутировав, сочинили либретто. Все всуе. Потом возникла идея снять фильм на одной из среднеазиатских студий. Никто не заинтересовался. Мы на этом не успокоились и решили написать сценарий шпионского фильма. Название «Солнечный удар» и сюжет подарил нам чудесный актер Ю. В. Яковлев. У меня сохранились листочки с написанными рукой АН списком действующих лиц и кратеньким либретто. И эта идея не материализовалась. Примерно тогда же, году в семидесятом мой приятель Михаил Воронцов, тоже игравший в Вахтанговском театре, сочинил комедию по книге Стругацких «Понедельник начинается в субботу». Судя по объему, ее пришлось бы играть несколько вечеров, как в китайском театре. Имелись уже и тексты песен. Причем Миша даже договорился с Максимом Дунаевским насчет музыки. На памятном симпосиуме (в античном смысле этого слова) я познакомил АН с Воронцовым. Они очень понравились друг другу. Постановлено было: пьесе быть! Сочтено необходимым решительно сократить число персонажей и эпизодов. Предполагалось, что это сделаем мы с М. Воронцовым под призором АН. Работали мы недолго, затем все оборвалось. Подозреваю: в двух последних случаях фатальную роль сыграла моя лень.

АН, ужаснувшись ее огромности, начал борьбу с этим пороком. Если прежде он выслушивал мои устные рассказы и только смеялся, то теперь неизменно требовал, чтобы я записал их. А равно усматривал в окружающей действительности для меня массу сюжетов. Публично хулил меня, угрожая всякими карами. И я сдался. Но появлявшиеся на свет рассказы не публиковались, по причине их язвительного тона и общественной близорукости автора. Один лишь Андрей Егорович Макаенок, мой добрый приятель, подружившийся с АН, уповая на свою дружбу с П. М. Машеровым, тогдашним руководителем Белоруссии, обещал презреть цензуру и напечатать подборку моих рассказов в «Немане», где был главным редактором. Из Минска пришла верстка, и АН сказал: «Придется допустить, что есть справедливость». Но не успела, наверное, оная верстка вернуться восвояси, прибыла депеша из «Немана»: завотделом прозы писал черным по белому — «цензура сняла»… Остался один беззубый рассказ. Случилось это в шестьдесят седьмом…