Георгий Адамович - Из записной книжки. Темы

Ещё о покое.

У Розанова есть в «Уединенном» запись:

– Я не хочу истины, я хочу покоя.

Замечательно! Книге сорок лет, а фразу до сих пор нельзя забыть, столько в ней печали и дребезжащих долгих звуков. «Я не хочу истины, я хочу покоя». Всё-таки, со всеми оговорками и разочарованиями, Розанов – замечательный писатель, один из самых замечательных писателей, которые когда-либо были в России. Есть в «Уединенном» и другие записи, которых нельзя забыть: «Моя душа сплетена из грязи, нежности и грусти». Как сказано! Или предисловие к «Людям лунного света», с рассказом о молившейся женщине, с восклицанием «и да сияют образа эти вечно!» – незабываемо. Досадно только то, что Розанов был болтун. После увлечения им, после влюблённости в него неизбежно настает время охлаждения. Русский Паскаль, как сказал не помню кто. Ну, нет, тут дистанция такая, что никакими километрами её не измерить, и не надо бы имя Паскаля поминать всуе. Розанов – спутник не «вечный», хотя и трудно расстаться с ним окончательно, навсегда.

Мережковские утверждали, что замечательный писатель – именно писатель – и лев Шестов, и, кажется, Шестов сам очень ценил у себя стиль и слог. Странно! У Шестова есть огонь, есть сила, но нет никакого чутья к языку, и чего стоят одни названия его! «Разрушающий и созидающий миры», «Дерзновения и покорности»… Будто дурной перевод.

Редко что доставляло мне такое удовлетворение, как то, что я узнал на днях. Толстой считал Ключевского плохим писателем и терпеть не мог его хвалёных стилистических прелестей. Браво!

Есть суждения, которых не стоит даже и высказывать потому, что единственным ответом бывает упрёк в оригинальничанье. Собеседник смотрит на тебя с усмешкой, колеблясь в диагнозе: что он, дурак или сноб?

Ссылка на Толстого может пригодиться. «Кое-что старик в своем деле понимал», как говорил Куприн.

Если верно, что из Пушкина вышла вся новая русская литература, то есть у Пушкина две строчки – «К морю», – от которых могли бы вести свою родословную Бенедиктов и Бальмонт:

…И по хребтам твоим направить

Мой поэтический побег.

Не только книги, но и отдельные стихотворения «имеют свою судьбу». Некоторых прекраснейших пушкинских стихов – «пьес», как любил по-старинному выражаться Ходасевич, – нигде не найти, как только в полном собрании его сочинений. А вот «Брожу ли я вдоль улиц шумных», стихотворение, написанное рассеянно и сравнительно бедное энергией (кроме конца), вошло во все хрестоматии и по традиции почитается одним из пушкинских шедевров.

Между тем у Пушкина и для Пушкина это совсем не шедевр, как не шедевр, конечно, и знаменитый сонет о сонете («Суровый Дант…»), где к тому же произошла во второй строфе какая-то странная путаница с глаголами.

Ходасевич считал лучшими стихами Пушкина и вообще во всей русской поэзии – гимн чуме.

Спорить трудно. Стихотворение, действительно, гениальное. Будто факел, светящийся над всей нашей литературой.

…Бессмертья, может быть, залог!

Да, да, что тут говорить, гениально. Не факел, а солнце. Но… в этих стихах есть напряжение. В этих стихах есть пафос, который, может быть, холодней внутри, чем снаружи. Как трудно это объяснить! Ведь вспоминая даже такие стихи, гениальные и всё-таки взвинченные , невольно спрашиваешь себя: а нет ли тут декламации, хотя бы в сотой, тысячной доле? При таком подъеме каждое ли слово действительн о одухотворенно? Яркости вдохновения в точности ли соответствует его первоначальный огонь? Короче, проще: реальна ли сущность этих стихов и так ли богата человеческая душа, даже душа Пушкина, чтобы реальность эта была возможна?

Сомнения растекаются вширь. Но у того же Пушкина ни «Песнь председателя», ни «Пророк» не заменят мне стихов другого толка, грустных и ясных, как небо. Если бы нужно было назвать «лучшие» пушкинские стихи, я, пожалуй, прежде всего вспомнил бы то, что Татьяна говорит Онегину в последней сцене романа.

Это такое же волшебство, как и гимн чуме. Но ещё более таинственное.

Всё дело в том, где ложь и где правда. Где граница правды и начало лжи?

Не «апофеоз бескрылости», как иронизировала Цветаева, а верность крыльям верным, отвращение от крыльев бумажных.

По поводу «Пророка».