Робин Робертсон - Со стыда провалиться [Невыдуманные писательские истории]

— Да?

— В афишу вашей презентации вкралась опечатка.

Опечатка в афише! Опечатка!

— В программках, которые мы разослали, стояло вчерашнее число. Мне очень жаль.

Значит, сегодня в моем расписании пусто. Как и в магазине.

— Для вас, правда, оставили записку.

Она передала мне сложенный листок, точно это была компенсация за опечатку.

«Дорогой Рик! Извини, сегодня я не смогу послушать тебя. Я очень хотела прийти, но возникли непредвиденные обстоятельства. Надеюсь, все пройдет замечательно. До встречи, Элиза».

Что ж, у меня чуть не появилась слушательница. То есть кроме моей матери, которая робко жалась у полок в отделе исторической литературы, делая вид, будто ничего особенного не случилось.

И тут, словно по волшебству, в магазин действительно зашла моя знакомая — Катя, историк-искусствовед из Нью-Йорка. Она училась в школе вместе с моим братом, с ним же курила травку, а потом стала очень известным искусствоведом. В этот момент она оказалась единственной представительницей аудитории — той самой аудитории, которая исторгла меня из своего чрева.

— Давайте немного подождем, может быть, еще кто-нибудь заглянет, — бодро предложила девушка в очках.

Я ретировался за стеллажи. Прошло несколько минут, а дверной колокольчик так ни разу и не звякнул. Наконец я уныло поплелся к столику, выполнявшему роль кафедры. Маленький столик перед совершенно пустыми рядами стульев. Заняты были только два, на которых сидели моя мать и Катя, выбрав места как можно дальше друг от друга. Нет, погодите! Какой-то мужчина робко присел с краю. Бездомный? Вполне возможно.

И вот я приехал в столицу нашей родины, на заре карьеры, и представлял свой роман — максимально сжато и коротко — публике, состоявшей из моей матери, женщины, которая в школьные годы курила травку с моим братом, и случайного прохожего, которому за присутствие на моем выступлении пообещали десятипроцентную скидку на любую книгу. На лице матери застыла ледяная улыбка. Истина была налицо. Моя писательская карьера началась! И кирпичиками ее фундамента стали невнимательность, разочарование, досадное недоразумение, презрение со стороны родственников и опечатки.

Несколько лет назад я находился в Индии, где выполнял кое-какую работу по поручению Британского Совета, и все было замечательно, пока перед самым отъездом у меня не скрутило живот. Обратный полет в Лондон задал тон на последующую пару недель: панический страх в общественных местах или закрытом пространстве, постоянное беганье в туалет, скрюченная поза на унитазе. Мой терапевт в Брайтоне решил, что это обычное расстройство желудка и что антибиотиками оно не лечится, поэтому не потрудился выписать мне лекарств (год спустя, когда мою медицинскую карту передали в Озерный край, выяснилось, что у меня был кампилобациллярный энтерит с коли-инфекцией в придачу). В моем расписании значилось несколько встреч, в том числе литературные чтения. Передо мной встал вопрос: что делать? По каким-то причинам — сам не знаю, по каким — я решил не отменять выступление. Все будет в порядке. Я запру кишечник на замок с помощью имодиума. Я не могу подвести людей: уже разосланы рекламные листки и все такое.

При нормальных обстоятельствах мероприятие прошло бы как по маслу, но мой взбунтовавшийся живот испортил все дело. В поезде было легче: можно было забаррикадироваться в туалете и вообще не выходить оттуда. Имодиум помогал, как мертвому припарки. Предполагалось, что от вокзала до места я доберусь на такси, однако мне вовсе не улыбалось ехать в машине по совершенно незнакомому «историческому городу», застрять в пробке и выслушивать болтовню водителя. Я пошел пешком. По дороге пришлось завернуть в «Макдоналдс», магазин товаров для дома, книжную лавку, аптеку и паб; этот городок остался у меня в памяти сплошной галереей поломанных или запертых туалетов, а разрисованные стены, на которые я пялился, сидя на корточках, запомнились мне лучше, чем местная архитектура. Что там говорил Эдуард Хоппер [14] Хоппер Эдуард (1882–1967) — американский живописец и гравер, представитель реалистического направления. насчет впечатлений при въезде в город или выезде из него?

Все, все, не буду повышать голоса.

Когда я приплелся, вид у меня был еще тот, но встречавшие меня этого не заметили, и я решил, что раз уж все-таки пришел, то надо держаться. Встреча с читателями проходила в центре искусств, и, как мне сообщили, послушать меня собралось около тридцати человек. Я всегда прячу улыбку, когда при мне сетуют о положении, в котором находится современная поэзия в этой стране, с ее дутым популизмом, пусканием пыли в глаза и угождательством вкусам публики. Что видели эти люди? Реальность — по крайней мере та, с которой я регулярно сталкиваюсь, — это захудалый культурный центр где-то на отшибе; малочисленная, но благодарная аудитория; с десяток проданных книг; неловкая суета с гонораром за выступление. Особенно остро я ощутил это расхождение именно в тот вечер, когда мучительно ждал его окончания в прокисшем от пота пиджаке. Не помню даже, сколько мне заплатили.