Вячеслав Пьецух - Русская тема. О нашей жизни и литературе

Отрасль эту можно определить как «русскую тему», которой, между прочим, в разное время занимались некоторые великие наши писатели, многие выдающиеся и тьма сочинителей, сильно заблуждавшихся на свой счет. В свою очередь, существо «русской темы» заключается в стародавнем противоречии между европейским самочувствием русского человека и гнусно-азиатскими условиями его жизни. Если для вящей наглядности поискать соответствующую аллегорию, то не найти ничего удобнее случая с Гераклитом, который от водянки постоянно принимал навозные процедуры; собственно, только благодаря им человечеству открылись диалектические начала.

И действительно: культурный русак весь соткан из молекул этого коренного противоречия. Скажем, сесть в тюрьму он может каждую минуту и ни за грош, доходы его находятся на уровне парижского маргинала, который питается объедками и спит в картонном ящике. Однако же обыденно европейский бюргер по сравнению с нами есть малое дитя, поскольку бюргер радуется и страдает по пустякам, например, из-за котировки ценных бумаг на бирже, поскольку он слыхом не слыхивал про Шопенгауэра и полагает, что Финляндия простирается за Уралом. Русак же, несмотря на убитое выражение глаз и дедовские штаны, радуется комете Галлея, огорчается расовым беспорядкам в Калифорнии и может день-деньской думать о Кьеркегоре.

Самое интересное, что этот русак нимало не персонаж, не продукт писательского воображения, а существо реально бытующее в пространстве между Неманом и Татарским проливом, и наводящее на разные размышления. Во-первых, интригует, когда и почему возник комплекс противоречий, питающий «русской темой» нашу литературу? По-видимому, возник таковой сравнительно недавно, в середине XVII столетия, когда ослабла блокада с Запада и сам собой обветшал прототип «железного занавеса», возведённый идеологами Третьего Рима. Имеется в виду учение о религиозно-национальной исключительности Московии, в силу которого — о, бессмертные российские параллели — знаться с иностранцами было запрещено под страхом тюремного заключения, а за непоказанные суждения поджаривали на огне, часы считались заморской диковинкой, а универсальным лекарством были баня, чеснок и водка.

И вот посмотрелась Русь при государе Алексее Михайловиче Тишайшем в Европу, как в зеркало, и крепко ей стало не по себе: вроде бы и мы белые люди, принадлежащие к тому же санскритическому корню, а живем, словно амазонские дикари. Отсюда разоблачения перебежчика Котошихина, кончившего, по слухам, экспонатом в стокгольмском медицинском музее, отсюда Петровская, истинно великая революция, избыточное обогащение языка за счёт благоприобретений у романо-германской группы, досадные «Письма русского путешественника» Карамзина, русофобское сочинение Радищева, выполненное в правилах античной трагедии, стихотворение Ивана Дмитриева:

и тонкие эссе Дениса Фонвизина, который вознамерился было решить едва народившуюся «русскую тему» одной строкой: «Кто сам в себе ресурсов не имеет, тот и в Париже проживет, как в Угличе» — но только насыпал на рану перцу.

Занятно, что «русскую тему» обошли стороной Л. Толстой и Достоевский. А впрочем, это были гении самого что ни на есть космополитического закала, и писали они, в сущности, не о России, а о Толстовии и Земле Достоевского, населенных такими интегральными персонажами, как испанский гранд Болконский, немец Раскольников и Карамазовы-чингизиды.

Зато «русская тема» многократно вдохновляла Пушкина-эпистоляра, Лермонтова, Белинского, Николая Успенского, Салтыкова-Щедрина, Лескова, Чехова, Бунина. Затем она напрочь исчезла из литературного обихода с воцарением большевизма, который упразднил традиционное деление человечества по этническому признаку и провозгласил избранной нацией разнорабочих и босяков.

Как только стало понятно, что марксистко-ленинский опыт над планетой Земля потерпел фиаско, так сразу «русская тема» и возродилась. С одной стороны за неё взялись те литературные силы, которые были обеспокоены безответным европейским чувством русского человека, а с другой стороны — те литературные силы, которые искали своеобычность в гнусно-азиатских условиях его жизни.

И тех и этих понять легко — ведь как и при государе Алексее Михайловиче Тишайшем, страна живет в бедности, утешаясь лишь тем, что в Мавритании еще хуже. Управляют ею забубённые любители из подпасков, народ поворовывает и пьёт горькую, а заморские диковинки по-прежнему будоражат наше воображение наравне с апокалиптическими предсказаниями и проделками колдунов.