Вячеслав Пьецух - Дурни и сумасшедшие. Неусвоенные уроки родной истории.

Иными средствами власти предержащие не владеют по природе, и, как это ни обидно, на орехи достается также девяносто девяти бедолагам, которые составляют психически здоровое большинство. То государство, до невменяемости отравленное злом, засудит его за саркастическое стихотворение, то пошлет убивать себе подобных ни за понюх табаку, то обесчестит дурацкими внешнеполитическими предприятиями, то низведет до положения босяка. Но тут уж ничего не поделаешь: коли ты родился в качестве избранника Божия, то терпи.

Разумеется, это случайность [4] Как известно, любая случайность есть маргинальное проявление закономерности, а то и прямое звено цепи. , что из шести миллиардов микроскопических претендентов на жизнь именно тебе выпал бесценный дар личного бытия. Тем более трепетно к нему следует относиться, ибо ты за шесть миллиардов несбывшихся людей обоего пола наслаждаешься течением мысли, оттенком чувства, закатами, осенней тоской, фантазиями Антона Павловича Чехова и прочими слагаемыми земного существования, которые всегда в твоем распоряжении, как зрение или слух. Отсюда самоубийство есть не просто грех, но абсурд и величайшее преступление перед природой; отсюда же острая необходимость так организовать свое временное пребывание на земле, чтобы как можно дольше и как можно полнее наслаждаться бесценным даром личного бытия.

В этом смысле все русские князья, за редкими исключениями, были подлецы, недоумки и сами себе враги. Со времен Ярослава I Кесаря они если и строили национальную государственность, то как семейное дело вроде своего магазина или пошивочной мастерской, — а в основном резали друг друга, грабили, подсиживали, надували, предавали, даром что все были кровные родственники, и с такой же легкостью рисковали головой ради пустых вещей, с какой нынешний дебил из уголовников (например, за чемодан радужных бумажек с цифирью) готов полжизни сидеть в тюрьме.

Что, впрочем, отчасти извинительно для средневекового человека, поскольку время было такое: род людской еще не выстроил настоящую иерархию ценностей и не накопил достаточного знания о себе. Слава богу, нынешние князья, прямые потомки тех самых недоумков и подлецов, делом занимаются: детей рожают, картины пишут, администрируют — и стало быть, опять же, прогресс человечности налицо.

Русские, наверное, самый смирный народ в Европе, и тем не менее они фордыбачили в седой древности, задолго до Нестора-летописца и до того, как викинг Рюрик Скьелдунг был выписан славянами из Фрисландии вместе с его дружиной, которая сама себя называла «Русь» [5] Скорее всего наше национальное имя происходит от названия удела Рустринген в современной Голландии, которым правил наш первый вождь. .

Первая русская революция приходится на 862 год нашей эры, когда новгородцы изгнали из своей земли варягов шведского корня и бразды правления взял в свои руки полумифический Гостомысл. Ничего хорошего из этого не вышло, и вскорости пришлось звать варягов датского корня, чтобы пресечь междоусобицы и разбой.

Такова, к сожалению, судьба всех наших революций, включая последнюю, то есть Великую Октябрьскую, которая была действительно великой, но по астрономическому счету произошла все-таки в ноябре. Победоносной ее тоже не назовешь, а скорее это было отложенное поражение, так как большевизм предполагает совершенного работника, воспитанного совершенными формами общественного и государственного бытия, но такая метаморфоза может случиться только наоборот; именно деревенский мужик не оставит воровства как народного промысла, если заменить ему родовой надел общественной собственностью на землю и средства производства, которые и осмыслить-то невозможно, но он будет трудиться до седьмого пота, если он просто-напросто собственник, развитой гражданин и печальник о благе своей семьи. Когда Ленин был еще юношей, писатель Александр Иванович Эртель вопрошал в письме к другу: «Не думаешь ли ты, что социализм может быть только в таком народе, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?»

Иное дело буржуазные революции, которые, конечно, фальшивят, уповая на свободу, равенство и братство, но все же ставят перед собой чисто деловые, реальные и сравнительно кроткие цели, как-то: гегемония пошлости в качестве инструмента обогащения или просто возможность беспрепятственно наживаться на трудягах, невеждах и дураках. В России, впрочем, такие революции что-то не задаются: Февральская только и привела, что к атрофии государственной власти, Декабрьская 1825 года вообще была следствием оскорбленного патриотического чувства, и накануне вожди сенатской демонстрации никак не могли решить, что же важнее для будущего России — вырезать ли Романовых до последнего человека или обучить начальной грамоте русского мужика. Между тем сколько народу полегло в Петербурге и под Киевом, сколько судеб было искалечено, какие явлены были чудеса самопожертвования и феномены сердца только по той причине, что в высшем русском обществе завелось несколько десятков беспокойных идеалистов, которые задолго до рождения Льва Толстого уже жили и мыслили исходя из его «Не могу молчать». Но так уж устроено наше общество, что в нем всегда найдется несколько десятков нервных гуманистов, которым легче пойти на каторгу, нежели мириться с объективной реальностью, данной в повальном воровстве, расстройстве государственного аппарата, униженном положении труженика, мздоимстве чиновников, притеснении высокого вкуса, бедности народной и административных безобразиях на местах.