Илья Земцов - Партия или Мафия? Разворованная республика

— Есть мнение — объявить перерыв до завтра… И совсем тихо: — Идиоты…

Под утро разбудит стук в дверь:

— Земцов Илья Григорьевич?

— Я.

Два санитара деловито берут меня под руки.

— Кто вы? Как вы смеете? Что это значит! Дайте одеться… Смеются.

— Погоди, голубчик, приедем обрядим.

Больница. Врач смотрит нежно, почти отечески.

— Укольчик сделать придется. Зачем это вам? Прав Михаил Николаевич, — косится на рядом стоящего зав. отделом обкома партии Шапошникова, — он добрый — в лицо ему говорю, помочь хочет вам. Напишите, мол, ничего не помните… Мы справочку выпишем — депрессия была. А заявление об Израиле заберите. Слыхано ли, зав. кафедрой ленинской — слово-то какое! — философии к фашистам вздумал ехать.

Картина следующая: конец 73 года. Баку, ЦК КП Азербайджана.

— Хочу говорить с тобой откровенно, — в голосе Алиева было что-то таинственное и тревожное, я внимательно посмотрел на него: лицо в синих тенях, холодные глаза. Длинные пальцы рук были сжаты в кулаки и немного дрожали — Алиев был в гневе.

— Хватит куражиться. Или ты отказываешься от Израиля, или… Он резко взмахнул рукой и остановился посреди комнаты.

— Прикрывать тебя не буду. Звонил Цвигун, спрашивал: имел ли ты доступ к закрытым материалам.

Он помолчал, подумал.

— Я сказал — нет. Почти нет…

— Мне разрешат уехать?

— Глупец! — он посмотрел на меня с сожалением, — тюрьма — не самое страшное, что тебя ждет. Алиев энергично потряс головой, провел рукой по голому темени.

— Ты позоришь республику, меня, наконец.

— Вас?

— Не Даяна, конечно. Я не он — рекомендовал тебя в ЦК.

— Так ведь самое лучшее мне быть там, где ни Капитонов, ни Квасов до меня не дотянутся.

— Никак шантажируешь?

— Что вы? Нисколько. Просто, если что со мной случится, — я волновался, но говорил негромко, — скажут, ваша работа: избавились от неугодного свидетеля.

Посмотрел на Алиева: ни один мускул не дрогнул на его лице. Он развалился в кресле, как вареная рыба в блюде, взял папиросу, закурил:

— Ты так думаешь?

— Да.

— Очень может быть… что это тебя погубит.

Назавтра меня вызвали в ОВИР. Полковник Ибрагимов был вежлив, но сух.

— Сколько времени вам нужно, чтобы собраться?

Удивился: со мной вновь были корректны. Догадался: мне разрешен выезд в Израиль!

Еще один кадр — следующий. Кто это? Семенов.

— Я говорю вам, жизнь кого хочешь поломает. Послали меня в Александров. Глухое место — это на сто первом километре от Москвы, живут лишенцы после отсидки, которым в Москве не положено. В основном политические. Им каждую неделю требуется в милицию являться — отмечаться. Но они интеллигентные — живут в Москве, а на такси по понедельничкам заявляются. Кто смирненький — власти не замечают, а кто подписывал заявления всякие, так мы таких — цап! Если мелкота — 15 суток, а если из известных — в больницу — аминазинчик или циклодол. После этого неделю голова раскалывается, язык вываливается. Мы — сила, для нас различия нету. Велят — секретаря горкома упрячем. И чистенько — санкции не требуется. В нашей больнице среди хроников — и председатели райисполкомов, и профессор один, и писатели имеются. Кто вправду больной, а больше — за проказы всякие. Храпченко семь лет в Сибири прокурором был. Дом имел, рассказывают, хоромы — сам Руденко к нему приезжал. Сгикнули Хрущева, а его, голубчика, к нам. Говорят: видел много. Но не страшно — живет. Палата отдельная, книги — пожалуйста. Случается на праздники домой отпускаем.

— Вы врач?

Гордо: — 17 лет в областной больнице и ни одного замечания. Дай бог детям моим не хуже…

Люди — что происходит с людьми? Люди — что с ними сделали? Недоверчивые, неискренние, напуганные. Как низко пали, во что превратились. У них отнято то, на что каждый имеет право, — совесть. Почему они уезжают? А может быть, — их тысячи — выйти отчаянными, обманутыми толпами на всю эту гнусность и мерзость. И тогда не в далекой дали обретут землю обетованную. А здесь. Кто-то остается. Мы должны ехать.

Когда все это кончится? Не знаю: гниение — не жизнь, распад. Средство лечения — правда. Правда об окружающем, о самом себе. Человек распрямится — когда, как? Если бы знать! А если и нет — не успеет, простите ему. А почему, знаете? Нет? Тогда послушайте, что скажут о нас внуки:

— Деды у нас молодчины, вырвались и нас увезли из той жизни.

…Странное чувство, когда гуляешь по Иерусалиму. Устал — а на душе праздник.