Газета День Литературы: Газета День Литературы # 108 (2005 8)

Странное это занятие — критика. Что бы ты ни писал, тебя относят куда-то в сноски. Но стоит критике вообще исчезнуть, как это было в девяностые (и смею думать, продолжается сейчас), так сразу же исчезает сама литература, становится таким мелким междусобойчиком, на который ни один уважающий себя политик серьезно и не посмотрит. Вот почему успешно заворачивают в Думе чуть ли не по десятому разу закон о творческих союзах, а кто, мол, они такие?

Критик, хорош он или плох, определяет иерархию литературного процесса, определяет истинную прижизненную ценность того или иного произведения, после него окончательную точку ставит лишь время. Критик — равен времени, исполняет его роль.

В моем поколении, о котором я пишу сейчас книгу "Эпоха одиночек", с критикой уже было скудно. Очень скудно. Особенно на нашем патриотическом направлении. Распадалось само время, наступали сумерки, пора "меж волком и собакой", как назвал свою лучшую, на мой взгляд, книгу Саша Соколов ("Между собакой и волком").

Вот мои собратья по поколению и посумерничали вне пристального внимания критики, кто во что горазд. Кто влево, кто вправо. Но до поры до времени пили вместе, лазали по коктебельским горам вместе, Чупринины и Бондаренко, Бушины и Успенские. Время перестройки лишь катастрофически увеличило пропасть между жалкими группами разбросанных по всему пространству России литераторов, играющих в свои нелепые игры, и одиночками-критиками, вслепую, без фонаря тех или иных направляющих литературных идей, на ощупь определяющими ценность того или иного творения своего сверстника.

Оглянем окрест, хоть с трибуны какого-нибудь пленума Союза писателей России, хоть со страниц патриотических журналов "Москва", "Молодая гвардия" и "Наш современник", хоть со страниц литературных наших газет, кто еще есть в боевом критическом наличии, у кого не отсырели боевые заряды? Постарше меня лишь один Валентин Курбатов, как Микула Селянинович, из своих псковских глубин пробует поднять земную тягу современной литературы. Рядом с ним совершенно пусто. Погиб Юрий Селезнев, смыло в разные стороны Олега Михайлова и Владимира Гусева. Боевые старики наши любимые — Михаил Лобанов, Анатолий Ланщиков, Виктор Чалмаев, дай Бог им здоровья и памяти, напишут свои дельные мемуары. Есть лишь отдельный, абсолютно необъяснимый феномен Владимира Бушина. Как бы он меня ни ругал в своих статьях и фельетонах (а заодно газеты "Завтра", "День литературы" и самого Проханова), читаю его всегда с наслаждением, пусть и повторяется уже, не умеет концентрироваться, расплывается мыслью по древу, но с каким блеском он стирает раздутые либеральные репутации. Это наш критический неувядающий Вечный Жид. И долгих вам критических лет, Владимир Сергеевич, а уж свои разногласия с вами я оставлю за собой. Много обещавший Олег Михайлов так и растворился в многоцветье жанров, туда же в параллельные миры ушли и мои сверстники Всеволод Сахаров, Владимир Куницын. Вадим Дементьев, как забрался на высокие восточные вершины Эльбруса и Тянь-Шаня, так и не спускается до нас, бедных русских литераторов. Правда, говорят, взялся нами руководить, совсем, понимаешь ли, для писания критического времени не останется. Увы, между политикой и живой жизнью во всех её русских проявлениях затерялся и некогда блистательный критик Владимир Гусев. Нет нынче такого, и всё тут. Защищая от меня своего учителя Сергей Казначеев как-то гневно произнес, что и "сорокалетних"-то придумал Гусев, а Бондаренко лишь захватил у него выигрышную тему. Молодой литератор забыл, кто в те семидесятые был Владимир Иванович Гусев, и кто был я — студент Литературного института. Я печатал свои первые статьи о "сорокалетних" то в "Доне", то в "Подъеме", то в "Волге", то в "Сибирских огнях", то еще в каких-то самиздатовских сборниках, до московских журналов не допускали ни меня, ни моих сорокалетних героев. На московском партбюро нас назвали вообще новой антипартийной группой, пора бы опубликовать эту стенограмму. Если бы всесильный уже тогда и доктор, и проректор, и секретарь правления, и глава многих комиссий Владимир Гусев меня поддержал или взял на себя миссию главного защитника "сорокалетних", наверное, и признание пришло бы к ним чуть пораньше. Но Гусев, в отличие от своего ученика Казначеева, ни тогда, ни теперь не признает само явление "сорокалетних", увы, не признает, будучи сам — одним из них по всем критериям своей прозы. Но с тех пор прошло уже тридцать лет, "сорокалетние" вошли в первый ряд литературы, что на правом, что на левом фланге, Владимира Гусева среди них не видно, ни в прозе, ни в критике. А жаль.