Конечно, это можно объяснить тривиальной борьбой элит за ограждение своих детей от необходимости вынужденного соперничества с талантливыми представителями социальных низов. Недобросовестной конкуренции никто не отменял, — но, пока общества нуждались в профессионалах, понятный элитный эгоизм был обречен на общественное порицание и политическое поражение.
Что же переломило ситуацию?
То, что даже передовые общества начинают отсекать бедных от высшего образования и извращать его смысл, — признак ненужности для них технологического прогресса. Это возможно лишь при резком ослаблении глобальной конкуренции.
И такое ослабление налицо.
Важнейший результат качественного упрощения коммуникаций, знаменовавший собой начало глобализации, — формирование нового всемирно-исторического субъекта, глобального управляющего класса, названного Ж.Аттали "новыми кочевниками".
Упрощение коммуникаций сплачивает представителей крупных управляющих систем (как государственных, так и корпоративных) на основе общности личных интересов и образа жизни. В то же время освобождение топ-менеджеров корпораций от контроля собственников (означающее и уничтожение частной собственности) делает управленцев самостоятельными.
Глобальный класс управленцев противостоит разделенным обществам не только в качестве нерасчлененного "хозяина" сталинской эпохи (что тоже является приметой архаизации), но и в качестве всеобъемлющей структуры.
Этот господствующий класс не привязан ни к одной стране и не имеет внешних для себя обязательств. Попадая в его смысловое и силовое поле, государственные управляющие системы подчиняются и начинают служить ему, а не своим народам, превращаемым в "дойных коров".
Таким образом, конкуренция — больше, правда, напоминающая прямое владение, контроль и насилие — изменилась и ведется теперь между глобальным управляющим классом и территориально обособленными, существующими в прежней реальности обществами.
Привычная же конкуренция между странами резко ослабляется: наличие глобального класса делает ее борьбой между частями одного целого.
Ослабляется конкуренция и потому, что фундаментом глобального управляющего класса являются глобальные монополии. Именно их загнивание, проявляющееся как кризис перепроизводства продукции информационных технологий (с другой стороны, как нехватка спроса), — содержание современной глобальной экономической депрессии.
Глобальные монополии не имеют внешних по отношению к себе рынков, откуда могла бы прийти останавливающая их загнивание конкуренция. Поэтому выход один: технологический рывок, при котором новые технологии, меняя лицо общества, резко ограничивают масштабы и глубину монополизации. Глобальные монополии противодействуют ему из инстинкта самосохранения (в первую очередь через превратившуюся в инструмент злоупотребления монопольным положением защиту интеллектуальной собственности).
Другим, объективным фактором торможения технологического прогресса стало завершение "холодной войны".
Ведь ядро прогресса — открытие новых технологических принципов (а не их воплощение в имеющих коммерческую ценность технологиях) — принципиально антирыночно! Инвестор не понимает смысла того, на что ученые просят у него деньги, но знает, что никакого результата может и не быть, а если он все же будет, никто не знает, каким он будет и когда будет достигнут. Заниматься этим можно лишь под страхом смерти, — который и исчез с завершением "холодной войны". В результате в последние 20 лет интенсивность открытия новых технологических принципов резко снизилась.
Но главную роль в снижении социальной значимости знания играет изменение характера человеческого развития.
Пока человечек менял окружающий мир, он нуждался в максимально точном знании о нем. Хотя бы чтобы вместо чужого монастыря не зайти "со своим уставом" в трансформаторную будку.
Когда же главным делом становится изменение своего сознания, сфера приоритетов сжимается с науки, изучающей все сущее, до узкого круга людей, изучающих методы воздействия на сознание.
То, что объектом изучения стал сам инструмент этого изучения — сознание человека — порождает огромное количество "обратных связей", резко снижающее познаваемость объекта. В результате работа с сознанием переориентируется с поиска истины на достижение конкретного результата, с изучения реальности на изучение возможностей манипулирования.
Читать дальше
