Борис Парамонов - МЖ - Мужчины и женщины

Впрочем, гор на свете много, сохранились даже и волшебные, вроде Кракатау. На Западе, с Западом не кончается мир – вот что пришлось нам узнать с неким, не скрою, сожалением (нам – русским западникам – иной жизни, вне кальвадосов и хемингуэев, не представлявшим и, главное, не желавшим).

Вспоминается финал романа Ивлина Во «Горсть праха»: просвещенный англичанин попал в гостеприимный плен некоего изгоя, выбравшего джунгли. Хозяин наслаждается великолепным английским гостя и его несравненным умением читать Диккенса, полное собрание которого украшает жизнь в джунглях. Прочитав все тома, возвращаются к первому. Невольный гость изнывает: когда хозяин отпустит его восвояси? А тот и не думает его держать: пожалуйста, уходите в любой момент и в любом направлении. Дело только в том, что никакого направления в этих джунглях не найти. Мораль ясна, отчего не делается утешительней: бросай Диккенса и уходи не зная куда – к крокодилам или даже к людоедам, как Майкл Рокфеллер. Вот современное состояние Запада: Диккенса он уже бросил, но ему всё еще кажется, что он знает путь в джунглях и пустынях «третьего мира».

Что касается русских, то у них есть великий утешитель – В.В. Розанов. Тот возражал тогдашнему мизантропу Константину Леонтьеву:

Человечество износилось: в цивилизации нет больше зарождающихся идей, и в то же время этнографический материал <���…> исчерпан <���…> Но в каком смысле можно сказать, что, напр., русский народ исторически износился, если буквально он живет сейчас не сложнее и не душистее, не развращеннее и не культурнее, чем при Владимире Мономахе?.. Если у западных народов, германцев и романцев, в движение приведена вся масса народов, «вскисло» и «взошло» уже всё, что способно к этому (хотя и это хорошо ли мы знаем?), то на пространстве восточной Европы жили историческою жизнью буквально тысячи, а не миллионы; люди и человеки, а не народы. Наконец, прожили ли и отжили ли мусульмане? Что такое еврей, и кончено ли с ним? Явно, что главные узлы истории даже и не завязывались, а не чтобы развязались в прямую и гладкую, рациональную, понятную нить. Ничего в истории не понятно – значит, вся она еще в будущем. Жизнь греков, римлян уже ко временам Александра Великого и Тиверия – изъяснилась внутренним изъяснением, равно была понятна для Факиона, Демосфена, Ювенала и Тацита. Нам все еще ничего не понятно из хорошо известных фаз всемирной истории: Что? Для чего? Чем все это кончится? (…) не только не тронуто ядро русского племени, не жила вовсе Литва, ничего не сказали угрюмые финны: но посмотрите на свеженьких, как ядреное яблоко, татар с халатами: неужели эти молодцы, эти явные дети, нимало не развращенные (признак смерти, разложения), не способны прожить час хорошей истории? Право, и Соловьев, и Леонтьев судили человечество по петербургским адвокатам, петербургским журналистам, неудачным профессорам московским, харьковским, киевским. Бог с ними! Какая же это «фаза всемирной истории». Просто – это неудачные современники.

Утешения Розанова – из репертуара горьковского Луки: все блохи неплохи, все черненькие и все прыгают. Только сегодня вместо московских и харьковских профессоров нужно ставить французских философов. Почему-то Розанов Китай забыл в этом перечислении. А как не задуматься о его будущем, которое, может статься, и есть будущее человечества? Чем он хуже (мельче), скажем, Рима? Да хоть бы и не Китай брать весь, а, скажем, Сингапур – модель лучшего из миров: Нью-Йорк, только чистый. Отец-основатель сингапурской демократии Ли Куан Ю, на манер персонажа Во, усмехается в разговорах с западными журналистами, говорящими об отсутствии в Сингапуре оппозиции: да я ее не запрещаю, просто 92 процента сингапурцев постоянно голосуют за меня. И это действительно так.

Помянутый поэт писал в начале новой эры, когда еще ничего не было ясно, а только смутно мечталось:

Одного из таких (американских) шалунов, в припадке детского смеха решившего развлечься начертанием родимых граффити на стенах сингапурских небоскребов, наказали древнекитайским способом: бамбуковыми палками по пяткам; пойдя на уступки протестующему Западу, ограничились тремя ударами. Вот вам и компромисс, вот вам и конвергенция Запада и Востока. «Полюбил без памяти микадо / Желтым сердцем за морем жену».