Каторжный остров
11 июля пароход «Байкал» пересек Татарский пролив и к вечеру подошел к Александровскому посту на Сахалине. «Когда в девятом часу бросали якорь, на берегу в пяти местах большими кострами горела сахалинская тайга, — вспоминал Чехов. — Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма, пламени и огненных искр, казалась фантастическою».
Антон Павлович практически с места в карьер принялся за работу. «Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно и все дни был в сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано <���…>, — писал он Суворину ровно через два месяца. — Я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения». Чехов не раз отмечал, что «видел все» на Сахалине, кроме смертной казни, и подчеркивал: «Сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации». Написание диссертации, думается, было-таки в тайных намерениях исследователя и путешественника. В его письмах тех лет неоднократно упоминаются две работы: П. Грязнов «Опыт сравнительного изучения гигиенических условий крестьянского быта и медико-топография Череповецкого уезда, 1880 г.» и В.И. Никольский «Тамбовский уезд, статистика населения и болезненности, 1885 г.». Похоже, по их образу и подобию строились медицинские исследования Чехова на «каторжном острове». Друзья даже пытались представить «Остров Сахалин» в качестве диссертации, но декан медицинского факультета Московского университета профессор Иван Клейн сделал на ходатаев «большие глаза». «Я сообщил о своих неудачах Чехову, который в ответ расхохотался, — вспоминал известный врач-невропатолог Григорий Россолимо. — С тех пор он окончательно оставил мысль об академической карьере». «Любовница» (литература) взяла верх над «женой» (медициной), как определял их взаимоотношения сам Чехов.
Труд о сахалинской каторге имел широкий резонанс в России, был замечен даже за границей. Но автор то радовался, то сетовал, что «книжка ни на что не пригодилась… никакого эффекта она не вызвала». В конце концов, он все-таки счел свой долг перед медициной исполненным и заключил: «Я рад, что в моем беллетристическом гардеробе будет висеть и сей жесткий арестантский халат». Через два месяца трудов на острове Чехов перебрался с Северного Сахалина на Южный, ближе к океану, и стал готовиться к отъезду. 11 сентября Чехов в отчаянии сообщал Суворину: «Я здоров, хотя со всех сторон глядит на меня зелеными глазами холера, которая устроила мне ловушку. Во Владивостоке, Японии, Шанхае, Чифу, Суэце и, кажется, даже на Луне — всюду холера, везде карантины и страх. <���…> Одним словом, дело табак». Первоначальный план азиатского вояжа рушился.
«Я соскучился, и Сахалин мне надоел, — писал Антон Павлович матери 6 октября с Корсаковского поста. — …Унылая жизнь. Хочется поскорее в Японию, а оттуда в Индию». Но в «чудесную страну» Японию Чехов не попал. После прибытия на Сахалин парохода «Петербург», на котором писателю предстояло плыть, стало ясно, что из-за продолжающейся эпидемии тот отправится в обратный рейс под желтым карантинным флагом и заходить будет лишь в четыре порта, оставшиеся открытыми, — Гонконг, Сингапур, Коломбо и Порт-Саид.
«Петербург» — добротное судно шотландской постройки — обладал вполне достойными мореходными качествами. Пароход покинул пост Корсаковский «четверть 1-го», в ночь с 13 на 14 октября, а уже 16-го бросил якорь в бухте Золотой Рог во Владивостоке. Здесь в городском полицейском управлении писатель получил заграничный паспорт на имя Antoine Tschechoff для поездки «морским путем за границу». Во Владивостоке «Петербург» принял на борт 436 «нижних чинов» военного и морского ведомств, «при них жен — 7, детей — 19», а также немного «артиллерийского груза». «Классных пассажиров» было только двое — Антон Павлович Чехов и сахалинский миссионер иеромонах отец Ираклий, «родом бурят». 19 октября, как записано в вахтенном журнале, «в 9 ч. 30 м. подняли якорь и дали ход».
Вокруг Азии
«Первым заграничным портом на пути моем был Гонг-Конг, — написал Чехов в «отчетном» письме Суворину 9 декабря 1890 года. — Бухта чудная, движение на море такое, какого я никогда не видел даже на картинках; прекрасные дороги, конки, железная дорога на гору, музеи, ботанические сады; куда ни взглянешь, всюду видишь самую нежную заботливость англичан о своих служащих, есть даже клуб для матросов. Ездил я на дженерихче, т. е. на людях (двухместная повозка с рикшей. — Прим. авт.), покупал у китайцев всякую дребедень и возмущался, слушая, как мои спутники россияне бранят англичан за эксплоатацию (так в подлиннике. — Прим. авт.) инородцев. Я думал: да, англичанин эксплоатирует китайцев, сипаев, индусов, но зато дает им дороги, водопроводы, музеи, христианство, вы тоже эксплоатируете, но что вы даете?» Восхищение «колониальным оазисом», составлявшим резкий контраст с сахалинским «адом», не понравилось ваятелям канонического облика «интеллигента в пенсне». И в первом советском «Полном собрании сочинений» от чеховского пассажа осталось лишь первых полтора предложения.
Читать дальше