Дмитрий Галковский: Андеграунд

О писателях-деревенщиках, притворяющихся русскими писателями, стоит сказать подробнее. Еврей Марк Алданов в эмиграции трудолюбием и упорством мог по крайней мере СТИЛИЗОВАТЬ из себя русского писателя и аристократа, русские крестьяне — нет. Я не знаю ни одного случая. Покажите мне хотя бы одного "писателя из деревни", от которого не воняло бы холуём. Представить себе выпоротого Толстого, Бунина, Набокова — невозможно. Выпоротого Белова, Распутина или Крупина — видишь: "Нда, вот… выпороли. Вот попал, а? Сам не поверю. И как я им дался-то? Бежать надо было. Сразу за угол, а там в подъезд соседний и на лифте. Просто умопомрачение наступило — не двигаются ноги, и всё!.. А с другой стороны, — ну, вот, выпороли. А чего такого-то? Чего я лез-то туда? Вот и получил. И поделом. Не моего это ума дело. На это вон какие люди есть. Ещё спасибо сказать, что дёшево меня, это… "обслужили". И батяня покойный предупреждал: “Главное в жизни, Ваня, — не залупайся. Не залупайся, Ваня, — люди этого не любят, люди за это поправят. Так поправят, сынок, что до конца жизни не разогнёшься". Вот и поправили. Не я первый, не я последний… Ой, а чтой-то на тротуаре? Верёвочка? Ишь, крепкая! Отнесу домой, Машке. Машке бельё в прачечную несть сгодится — куль перевязывать. Очень удобно".

В связи с ряжеными писателями стоит сказать несколько слов о советском "правом андерграунде". Я хорошо помню встречу с одним из его "крёстных отцов" Игорем Дудинским. Дудинский, наливая из самовара очередное блюдце коньяка, в рваной от воротника до брюк рубахе говорил: — Понимаешь, Галковский, я пришёл в Париже в ложу Великого Востока, познакомился там с "ребятами". Кстати, неплохие ребята оказались. Посидели в ресторане, пообщались. Я им говорю: я знаю многих ваших в Москве. Скажите мне, почему вы всегда выбираете каких-то остолопов. Ну неужели нельзя найти кого-нибудь поприличней. Они мне на это ответили знаешь что?

— Что?

— А вот что: символ масонства — квадрат. Квадрат — это надёжность и предсказуемость. Нам не нужны непредсказуемые люди. Нам нужны посредственности. Да, Аверинцев глуп, но мы знаем, что он прочтёт завтра, как и было им заявлено, лекцию в Сорбонне, и именно на тему "Бердяев в контексте европейской культуры". И в конце своей лекции он сделает заранее известный вывод: "Бердяев — хороший, добрый человек, очень-очень порядочный и умный". Нас это устраивает. Это порядок. Нам не нужен сумасшедший правдолюбец, одержимый, например, идеей разоблачительства Бердяева, пускай человека во всех отношениях посредственного и вообще чуть ли не плагиатора, но "что есть истина?". И вас, Дудинский, мы к себе не зовём и связываться с вами не будем. Сегодня с вами свяжешься, а завтра вы в парижский фонтан голым полезете. Непредсказуемые действия нам не нужны.

Дудинский захохотал беззубым ртом, а я подумал: почему же "непредсказуемые". Очень даже предсказуемые. Завтра нажрётся — и в фонтан. А куда же ещё? Хороший квадрат. Очень даже остроумно: "ПРАВЫЙ АНДЕРГРАУНД". Консерватизм в виде… подполья. Подпольное… почвенничество. Отменно! Русский писатель, эмигрант, пишущий статьи на патриотические темы… и ходит по Парижу в женском платье. Правильно. Другой писатель-патриот, живущий в Германии, одновременно автор скучных "рассказок" о некрофилии и скотоложестве — нужно и своевременно. Сторонник восстановления монархии, одновременно панисламист, развивает идеи замены православия исламом. Очень хорошо! Похабные песни рок-группы с русофильскими и антисемитскими хэппенингами. Вундершён! Партийный холуй, литературный чиновник — главный редактор “ведущего патриотического журнала". Лучше не бывает! Предвижу обвинения в нелюбви к собственному народу, русофобии и т. д. По этому поводу могу сказать следующее.

Существуют несколько степеней национальной враждебности.

Первая — "нулевая", просто неведение — невидение "в упор", в стиле "не знаю и знать не хочу". Следующая степень — механическая и абсолютная вражда — "убирайтесь к чёрту". Это очень опасная, но, к счастью, как правило, короткая фаза межнациональных отношений (война). Следующая стадия, часто являющаяся нормой, — неприязнь к низшим и избыточным проявлением чужого этноса при симпатии и уважении к высшим проявлениям. Скажем, нравится творчество Шекспира или тип английской красавицы, но жизнь английского простолюдина, нахождение в толпе англичан — невыносимо. И наконец, последняя, самая страшная степень. Вам очень нравится Англия. Вы восхищены английским народом. Вам доставляет наслаждение сидеть в лондонском пабе с простыми пролетариями, слушать их ругань или нестройное пьяное пение, пить вместе с ними дешёвое пиво. Вам нравятся английские фермеры и моряки, мелкие чиновники, и даже английские преступники иногда вам симпатичны. А ненависть и омерзение вы испытываете всего-то к сорока тысячам англичан: к десяти тысячам самых благородных, десяти тысячам самых красивых, десяти тысячам самых умных и десяти тысячам самых богатых. А поскольку эти множества пересекаются, то ненавидите-то вы даже меньше — всего тысяч двадцать. И вы — враг английского народа. Вас надо убить. И англичане, как и любой другой народ, — убивали всегда. Потому что это на уровне: человек ты плохой, а ДОМ у тебя хороший. Это смертельная угроза, это психология агрессора. И агрессора абсолютного — не вора, а оккупанта. В своё время у русского народа появилось очень много "друзей". Друзья русский народ очень любили, и одновременно очень жалели. Всем взял русский человек — и статью, и умом, и душой широкой, замечательной. Вот только заковыка какая — ХОЗЯЕВА у него плохие. Царь — палач, правительство — дурачьё, чиновники — взяточники, купцы — жулики. Одна надёжа у русских — "друзья русского народа". При этом "друзья" очень много разглагольствовали о "сознательном элементе". Есть в народе представители тёмные, "несознательные". Это которые берут "друга" за шиворот и отводят в ближайший полицейский участок. А есть и "сознательные". Им рассказал два анекдота глупых, прочёл книжку, они и мать с отцом забыли, от хозяев старых ушли — стали работать на "друзей-товарищей". И проработали 75 лет. Легко ли жилось? Между тем избежать позора советской власти было легко. Пришёл "друг" на завод, подошёл к рабочему, предложил стать директором. Рабочий, против ожидания, не обрадовался, насупил брови: "Не по уму это мне".