– Можешь ли ты сказать, что достиг пика своей формы, или же совершенству нет предела?
– Писатель – не спортсмен, который может вывести себя на пик формы. Да и у спортсменов пик формы – понятие относительное, то и дело мы наблюдаем срывы с этого пика. У меня случаются периоды, когда и двух слов на бумаге связать не могу, а иногда большой рассказ пишу за три дня. С крупной вещью чаще бывает проще – долго готовишься, но потом, когда включаешься в неё, пишешь почти каждый день: один эпизод тянет за собой следующий…
Я замечаю свою склонность к самоповторам. Раньше боялся их, пытался заставить себя писать каждую вещь по-другому и о другом, но потом понял, что в этих самоповторах есть смысл. Может, даже некий высший. У меня вызывают внутреннее недоверие те, кто может на одном уровне писать и о прошлом, и о настоящем, и об интеллигенте, и о крестьянине, и о геологе, и о композиторе. Таким мастером был, например, Юрий Нагибин. Действительно, мастер, талантливейший писатель, но во мне какая-то важная частица его прозу не принимает. Зато очень люблю Бориса Екимова, который всю свою долгую жизнь пишет об одном и том же, одними и теми же словами. И в его рассказах, в повести «Пиночет» чувствуется настоящая боль, от которой мы в современной нашей литературе отвыкли.
Пытаюсь искать новые темы, новые типы, как-то обновлять свой язык, но это происходит медленно, часто не хватает знаний об известном мне вроде бы предмете. В общем, пытаюсь совершенствоваться. Но совершенствование это или деградация, определить получится лишь потом, по прошествии времени.
– Кто твой любимый писатель и почему?
– Прямо одного любимого писателя назвать не могу. Часто перечитываю Чехова, который постепенно становится для меня самым мрачным, беспощадным из писателей. Но эти мрачность и беспощадность не надуманные – если на мир посмотреть без очков иллюзий, надежд, фантазий, он таким беспросветным и окажется. В том числе и своя жизнь внутри этого мира. Чехов умел это показать без надрыва, без выдумывания каких-то острых сюжетов, без сильных сцен…
Перечитываю и многие рассказы, пьесы Леонида Андреева. Ему удалось, по-моему, зафиксировать тот момент, когда Россия оказалась за чертой невозврата – покатилась к революции и Гражданской войне. Сначала Андрееву верили, а потом, в 1910-х, стали над ним смеяться. В том числе и Блок, который из андреевского поклонника превратился в самого, пожалуй, злого его критика и сравнивал Андреева с барабанщиком, «который, сам себя оглушая, продолжает барабанить, когда оркестр, которому он вторил, замолк». А вскоре пришёл 1917-й, пророчества Андреева сбылись, хотя о нём уже мало кто тогда вспоминал… Но случаются периоды, когда Андреев может ответить на многие вопросы, предупредить, даже успокоить. И в такие моменты я открываю его книги.
Среди любимых писателей также Лев Толстой, Гончаров, Шукшин, Распутин. Великими романами XX века считаю «Тихий Дон» и «Мастер и Маргарита», о которых уже говорил.
Беседовал Игорь ПАНИН
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345
Комментарии:
Портфель "ЛГ"
Информация
Отрывок из нового романа
Роман СЕНЧИН
Надо мной свистнуло, хлопнуло, проревело. Я открыл глаза, и сначала их, а следом, тут же, и виски, лоб, затылок разломила боль. Такая, что я схватился за голову. Но эту боль заслонил ужас, а точнее, в тот короткий момент – недоумение: я схватился руками, но рук не почувствовал: по голове сухо ударили палки.
Я поднёс руки к глазам и попытался пошевелить пальцами. Они, скрюченные, серые, не двигались. Одеревеневшие, но не так, как бывает, когда во сне их отлежишь, а по-другому – как мёртвые.
Что-то мелькнуло в мозгу про то, что замёрзшие руки нельзя бить – пальцы могут отвалиться (даже наказание такое вроде существовало для воров), – и я сунул их под мышки. Левую руку под правую, правую – под левую. Подождал, сообразил, что я лежу. Поднялся. Сделал шаг по плотному, наезженному снегу и упал. Правая нога не слушалась. Её до колена тоже словно не было…
Заболтанное слово «ужас» вряд ли может передать то, что я тогда испытал. Но другого слова не подобрать. Действительно – ужас. Ужас.
Я находился на обочине широкой трассы, возле бетонного отбойника, за которым чернели деревья. Мимо на полной скорости пролетали легковушки и джипы, иногда грохотали грузовики. Дорога была ярко освещена – на разделительной полосе торчали высокие фонари. Их жёлтый свет казался тёплым и уютным… Да, рядом жизнь, движение, свет, а я на обочине, лежащий на твёрдом грязном снегу, полузамёрзший, не понимающий, как здесь оказался.
Читать дальше