Юрий Власов: Цена жизни

Для продуктивной тренировки, восстановления здоровья, воспитания детей крепкими, сильными необходимо полноценное, сбалансированное, богатое белками и витаминами питание.

Зимой 1988 года Шварценегер приехал в Москву на съемки. Бывший великий чемпион уже создал себе имя в кинематографе. Он искал встречи, и мы встретились. Мне было приятно узнать, что я сыграл определенную роль в его судьбе. Он рассказал, как на чемпионате мира по тяжелой атлетике в Вене оказался в моей раздевалке. Я сматывал бинты, пил воду, о чем-то возбужденно переговаривался со своим тренером — Суреном Петровичем Богдасаровым. Там, в Вене, я получил свою третью золотую медаль. За плечами были победы на чемпионатах мира и Олимпийских играх в Варшаве (1959), Риме (1960), Вене (1961). Тогда я носил громкий титул «самого сильного человека мира». Этот титул собирал на мои выступления толпы людей. Именно в Вене в афише чемпионата мира было напечатано: «Выступают атлеты 38 стран и Юрий Власов».

Арнольда, еще подростка, ко мне в раздевалку привел его взрослый товарищ — известный австрийский штангист. По словам Арнольда, мое выступление и особенно мои мышцы произвели на него впечатление. Рассказывая об этом мне в Москве, Арнольд спросил:

— А вы запомнили меня?

— Нет, — признался я.

— Это и не в диковину, вокруг вас всегда было столько публики.

Я подумал, что сейчас людей вокруг Арнольда куда как больше.

— После вашего выступления я несколько лет старательно занимался тяжелой атлетикой, набрал силу и переключился на культуризм.

Я с удовольствием смотрел на Арнольда. Он суховат (условие режиссера последней картины, ради нее он в Москве), подтянут, нет и подобия распущенности — талия, что называется, в рюмочку. И что особенно приятно, не только в обращении со мной, но и с любым другим — ни тени бравады своей мускулатурой, спортивной славой и популярностью киноактера. Ни тени чванства и особой чемпионской значительности...

Немало поучительного и в судьбе Н.С.Перехреста.

Николай Степанович написал мне в начале восьмидесятых годов. В декабре 1988 года мы встретились. Судьба Николая Степановича интересна не только для тех, кто попал в беду, она характерна прежде всего волевым началом в преодолении кризиса, а с этим в той или иной мере приходится встречаться едва ли не каждому. Однако далеко не каждый отдает себе отчет в значении воли, умении переносить боль, тяготы, управлять своим настроением в борьбе за жизнь. Отнюдь не каждый в состоянии вытащить себя вроде бы из безнадежного состояния. Как и в случае с Ричардсом, воля и вера в себя оказались для Николая Степановича тем эликсиром, волшебным лекарством, которое возродило его к жизни. И это в условиях, когда медицина, казалось бы, уже обрекала его на медленное угасание, если не на гибель.

Не дать себя завалить бедам!

Не только вернуть здоровье, но и молодость, все радости и чувства ее сверкающих лет!

Распахнуть тяжкий занавес, закрывший небо, солнце, простор!

Распахнуть жизнь!..

В письме ко мне Николай Степанович описал историю строительства своей жизни наново, дав этому описанию заголовок: «Сердцу можно приказать...»

«...Моя добрая знакомая, Людмила Петровна, как-то рассказала мне о том удивлении, которое выразил тоже мой знакомый, увидев меня на велосипеде. Он развел руками и громко сказал всем на автобусной остановке:

— Ну надо же, поехал на велосипеде! Да мы ведь все в палате знали, что он со своим инфарктом не жилец, долго не задержится...

И по сию пору многие придают слову «инфаркт» нечто угрожающее, фатально-роковое, неизбежно-трагическое по своим последствиям.

Когда я выписывался из больницы (апрель 1980), валидол и нитроглицерин были завещаны мне на всю оставшуюся жизнь. Мне наказывали их иметь всегда с собой. И я вбил себе в голову, что мне уже не так много и осталось.

Лежа на диване и устремив взгляд в потолок, я до изнеможения задавал себе один и тот же вопрос: «Что меня ждет?» И сердцебиение открывалось при совершенном покое и полнейшем отсутствии внешних раздражителей. Не помогали ни валидол, ни нитроглицерин, и потому вызывалась «скорая»... Я больше доверял шприцу и верил человеку в белом халате. Был убежден: без них не обойтись, в них моя палочка-выручалочка.

Сейчас мне не понятно, о каком убеждении вообще я мог вести речь, на чем это убеждение основывалось, если я тогда совершенно ничем не интересовался и, естественно, не мог знать, каковы человеческие возможности и резервы.