Р Иванов-Разумник - Писательские судьбы

Я совершенно уверен, что если не все, то по крайней мере некоторые из последующих ораторов присоединятся к этому мнению товарища Сталина, и таким образом из столкновения мнений родится истина. А теперь прошу меня извинить за то, что я прервал столь поучительный обмен мнениями своим внеочередным заявлением"...

Впечатление от этой краткой речи, которой нельзя отказать в ехидстве, было потрясающим. Сначала наступило гробовое продолжительное молчание, затем вихрь землетрясения, буря оваций и крики: "да здравствует товарищ Сталин!" Волной этого землетрясения был начисто смыт с кафедры толстый "красный профессор" - исчез неведомо куда, забыв даже свой толстый желтый портфель у подножия кафедры. (Берсенев потом рассказывал, что портфель этот три дня лежал в конторе театра, пока за ним не явились от имени толстого "красного профессора").

Его сменил на кафедре новый, двенадцатый оратор, очередной "красный профессор", который начал свою речь примерно так: "Товарищи! Слова бессильны передать то чувство глубочайшего возмущения, с которым я прослушал речи всех предыдущих ораторов. Как! Отрицательно относиться к замечательной прослушанной и виденной нами сегодня пьесе, о которой товарищ Сталин так верно и мудро сказал: "Прекрасная пьеса". Как! Считать героической фигуру Петра, про которую товарищ Сталин так мудро и верно заметил, что он выведен недостаточно героически, - в чем, действительно, единственная ошибка и автора, и театра...

И так далее.

Стоит ли досказывать? Ну, конечно же, и само собой понятно, что все последующие ораторы "всецело присоединились к мудрому суждению товарища Сталина, что они клеймили негодованием контрреволюционные выступления десяти первых ораторов, что пьеса была единогласно разрешена к постановке и что автор немедленно принялся за вторую редакцию пьесы, чтобы Петр был в ней выведен более героически...

Ну разве не пророчески прав был Герцен? Какая замечательная лестница восходящих господ, - если смотреть снизу, и лестница нисходящих лакеев, - если смотреть сверху!

ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ

В разгаре пресловутой "ежовшины", в 1938 году, в Ленинграде была арестована группа писателей по обвинению в организации "троцкистской ячейки" с террористическими целями. Арестованные, как водится, под давлением неоспоримых физических аргументов признались во всем - и были разосланы по изоляторам, концлагерям и ссылкам, смотря по тяжести обвинения и по размаху следовательского усердия. Среди осужденных был и "подававший надежды", а отчасти и выполнивший их, молодой поэт Заболотский, попавший не то в изолятор, не то в концлагерь (не знаю), "на десять лет без права переписки".

Вскоре после этого разразилась эпидемия - награждения писателей орденами. Много курьезов можно было бы рассказать об этом позорном эпизоде в истории русской литературы; достаточно было просмотреть список награжденных, чтобы убедиться, что ордена эти давались не по литературному весу награждаемых, а по соображениям политическим, ничего общего с литературой не имеющим.

Бездарные или полу-талантливые виршеплеты и беллетристы получали высший из орденов - "орден Ленина"; многие талантливые представители старой литературы были оттеснены на задворки, в задние ряды, и получили только жетончик "знак почета". Несомненно крупнейший из современных русских поэтов, уже немолодой Борис Пастернак - вообще не удостоился на этот раз никакого ордена. Кое-кто получил сравнительно "по заслугам", - если вообще может существовать литературная табель о рангах и если вообще вся эта орденоносная вакханалия не была бы позором для литературы.

Среди получивших - сравнительно по заслугам - высокие ордена были между другими поэт Тихонов и беллетрист Федин. Не помню сейчас, какие ордена они получили - орден Ленина или Красного Знамени, но не в этом дело; существенно для дальнейшего лишь то, что оба эти писателя били почтены высокою государственною наградою. Кто бы мог предположить, что между осужденными за троцкизм и терроризм писателями и писателями-орденоносцами существует тесная и неразрывная связь?

Пришел 1939-нй год. Ежов сошел со сцены (не то в могилу, не то я сумасшедший дом), появились новые птицы со старыми песнями; предполагалось однако, что Берия, заместивший Ежова, склонен подвергнуть пересмотру осудительные приговоры двухлетней эпохи ежовшины. Но ведь приговоров этих были миллионы! На пересмотр всех этих дел потребовались бы годы и годы! Можно бы ограничиться лишь одними "вопиющими случаями"; но ведь все дела одинаково вопияли! Вот хотя бы случай с поэтом Заболотским, - случай совершенно фантастический и тем не менее достовернейший.