В тишине после грохота стрельбы, когда террористы ушли в другую квартиру, песик вылез из шкафа и, семеня за Ирис вокруг мамы и сестры, стал обнюхивать брызги на полу и осторожно лизать из лужи.
Ирис пробовала заткнуть рану на спине у матери ватой из перевязочного пакета. Все равно лилось, как из крана. У сестры рука, отсеченная автоматной очередью, висела на кусочке кожи. Сестра попросила пить, но напиться не смогла. Тогда Ирис задрала на сестре платье и увидела, что живот у нее весь в дырках.
Внизу выл отец и рвался из рук навалившихся на него людей. Наверху, прижав к груди собаку, Ирис сидела на корточках возле сестры и матери, сидела и не уходила, хотя мать приказывала Ирис накрыть ее чистой простыней, а самой спрятаться в ванной.
Так продолжалось не минуту и не две — полтора часа. Террористы захватили целый жилой дом. Войска в таких случаях не спешат, с плеча не рубят.
Через полтора часа в комнату вошел незнакомый пацан. Ирис подумала: смерть пришла — для нее пятнадцатилетний Гил Шишо был очень взрослым мужчиной, и она приняла его за террориста. Пацан явился снизу, из толпы жителей Кирьят-Шмона, собравшихся позади оцепленного вокруг дома. Не выдержав бездействия, Гил шепотом спросил у Шитрита номер квартиры и направился к дому. Его никто не задержал, таким неожиданным и невероятным было это зрелище: мальчишка, идущий в лапы к террористам. Благополучно пройдя по лестнице и войдя в квартиру, Гил попробовал остановить у матери кровь. Мать спросила у него про отца. Ирис наклонилась над матерью и взмолилась: "Уже идет, потерпи еще немножечко!" Но тут она увидела, что глаза у матери уже на нее не глядят, а смотрят в потолок.
Гил вышел на лестницу, нашел брошенный "Калашников", велел Ирис приготовиться идти за ним, хотел было вынести и ее сестру, но из-за ее руки отказался от этой мысли, и повел Ирис вниз, прихватив по дороге еще беременную соседку и прикрывая движение оружием, которым и пользоваться-то не умел. Так они появились перед не помнившим себя Шитритом, перед всеми, кто под прикрытием машин и деревьев оцепил этот страшный дом: девочка с собакой, за нею женщина на сносях и, наконец, пацан, который отступал, пятясь спиной к ним и наставив на окна автомат.
Вот, что Ирис назвала "происшествием", лишь теперь, десять лет спустя, рассказав подробности. Десять лет Ирис и ее отец молчали, не в силах заговорить про шкаф.
Про брызги на полу.
Земля Шемер, Земля Кейнана
На экране телефильм Мордехая Киршенбойма о двух идейных союзниках и противниках в то же время.
У писателя и публициста Амоса Кейнана и у композитора Наоми Шемер совершенно одинаковое высшее мерило ценностей — земля, куда после двухтысячелетнего отсутствия вернулись евреи. У Шемер и Кейнана совершенно непримиримые взгляды на отношение к этой земле вернувшихся изгнанников, как и на вопрос о том, что вообще значит — вернуться на свою землю.
Для Наоми Шемер такого вопроса просто не существует: раз еврей прижился на своей земле и никому ее не уступает — он вернулся. Политическое следствие такого взгляда: Шемер за аннексию Иудеи и Самарии и против ухода из Ямита. И тут у нее нет большего противника, чем Кейнан. Для него вернуться на свою землю — значит восстановить с нею те исконные почвенные узы, которые мы, изгнанники, утеряли, и которыми овладел после нас палестинский араб. Политическое следствие такого взгляда: Кейнан за создание палестинского государства в Иудее и Самарии.
Такой рассудочный раскол на базе глубокого эмоционального союза — самая животрепещущая проблема израильского общества. Поэтому спор двух известных людей искусства предельно актуален и интересен. Хотя фильм прежде всего о земле. Она показана так, что дух захватывает.
Земля проходит через все кадры. Ее глина и скалы. Ее скупая вода, солнечно-холодная под огнедышащим небом. Ее сосны и кипарисы, выгравированные на горизонте.
Силуэт этой земли в сумерках, какой она была и тысячи лет назад. Полоска суши в пасти надвигающегося прибоя. Грохот, как в первый день Творения.
Это — магическая земля Кейнана. Ее нельзя обрести, не подчинившись ее магии. Поэтому Кейнану недостаточно, что евреи застроили ее не хуже, чем в Европе или Америке. Только ради этого не стоило сюда ехать. Можно прожить жизнь и не прикоснуться к родине, сидя, как выражается Кейнан, среди километров цветных обоев, под километрами телевизионных антенн. Человек обретает родину не благодаря своей власти над нею, а благодаря ее власти над ним.
Читать дальше