Я могу, конечно, сказать вам, что дед умер своей смертью, скончался в рижском гетто до расстрелов, а маму убили в Румбуле. Но ведь можно сказать и иначе: до того, как я убежал от немцев, они были, а когда я вернулся, их не было. Вот и все.
Даже могил от той моей жизни не осталось. Потом дрогнула и исчезла моя вторая жизнь — советская. И вот в третьей моей жизни мои мертвые приходят ко мне.
Старик гладит мою руку и плачет, а я смотрю в окно на тридцатиградусный белый зной Тель-Авива и улыбаюсь механической улыбкой.
Неисповедимый путь внезапных массовых увлечений привел к тому, что с некоторых пор у нас появилось множество орнитологов-любителей. Старцы, юноши и дети едут в поле и часами наблюдают перелетных птиц.
В самом деле, есть на что посмотреть. Миллионы пернатых, от горных орлов до бакланов, зимуют в Израиле или останавливаются на отдых во время перелета. Помню раннее декабрьское утро в долине Бет-Шеана. С черных пальм брызнули фонтаны птиц. Они взмывали все выше и выше. Держа равнение и дистанцию, звенья этого крылатого парада то пронизывали друг друга по аэродинамическим кривым, то смещались молниеносными зигзагами, развертываясь по небу во весь горизонт. Воздух наполнился гулом, как от дальнего водопада. В пальмах распускалось зеленое солнце, и вдруг оно выплыло и превратило всю армаду в реющие блестки золота.
Это были обыкновенные российские скворцы. Они ежегодно летают в Израиль, не спрашиваясь ОВиРа, и зимуют на банановых плантациях долины Бет-Шеана. Банан растет там, где тепло и зимой. В долине температура не опускается ниже четырех градусов тепла даже в январе. Правда, часть скворцов выбирает не эту долину, а Иерусалим, где зимой ветрено и промозгло, а иногда и снежно. Как же зябкая птица спасается там от холода? Животрепещущий вопрос был рассмотрен в радиообозрении "Еш иньян" [*] "Еш иньян" "Это интересно"
. Этот, можно сказать, капустник на злобу дня ведет журналист Габи Газит. Газит успел пройтись насчет новых экономических мер, перемыть косточки трем депутатам Кнесета и задеть одного министра, отчего пришел в доброе расположение духа и снисходительно-весело бросил приглашенному знатоку родной природы:
— Ну, так как скворцы?
Есть у Газита такая довольно бесцеремонная манера любимца публики. Знаток природы не обиделся и заговорил с жаром, достойным Паганеля. Скворцы в Иерусалиме вовсе не мерзнут. Это чрезвычайно сообразительная птица: она облюбовала старые акации вокруг одной из Иерусалимских котельных и наслаждается ее теплом. Их там тьма, российских скворцов — вокруг котельной больницы "Шеарей цеддек".
В этот момент Газиту, по-видимому, сообщили прямо в студию новость, еще не попавшую в сводку последних известий. "Шеарей цеддек"?.. — переспросил он изменившимся голосом и прервал передачу со словами: "Передаю микрофон нашему корреспонденту в Иерусалиме".
Студийную тишину прервала лавина уличных шумов. Крики, скрежет битого стекла, лязг железа. Нам эти звуки, к несчастью, так хорошо знакомы, что сердце обрывается раньше, чем срабатывает мысль. "Как это произошло? — прорезался голос репортера. — Что вы успели заметить?" Ему отвечал голос слабый и невнятный, точно спросонья: "Взрыв. Больше ничего я не помню".
Через десять минут из сводки последних известий мы узнали: четверо убитых, тридцать семь раненых, из них десять — тяжело. Бомба взорвалась под сиденьем в центре переполненного автобуса восемнадцатого иерусалимского маршрута. Ответственность приняли на себя обе группировки расколовшейся Организации освобождения Палестины. Как представители Арафата на Кипре, так и представители Абу-Мусы в Дамаске сообщили, что взрыв был организован их людьми. Согласно их же сообщениям, в Иерусалиме взорвана израильская военная машина. По священным правилам западной журналистской этики, израильское радио передало и нашу сводку, и версию противника, при этом без всяких комментариев: нельзя давить на публику, ее право знать обе версии и самой в них разобраться.
Сводка последних известий закончилась сообщением, что взрыв произошел близ больницы "Шеарей цедцек", куда сейчас доставляют пострадавших.
Если бы скворцы из Омска и Калуги умели говорить, они рассказали бы в России, что происходит возле израильских больниц после каждого террористического акта. По пандусу приемного покоя санитары катят вверх все новые и новые тележки с банкой физиологического раствора в поднятой руке бегущего рядом фельдшера. На тележке нечто вроде тюка, накрытого простыней. Сторожа, сестры, посетители со всех ног бросаются помогать санитарам. Глаза и рты у людей вокруг тележки, подскакивающей на неровностях асфальта, как у бегунов на последних метрах перед финишем, а финиш — в глубине приемного покоя, где уже раздернута занавеска перед пустой койкой реанимационного отделения. Койку рядом уже облепили халаты, и в просвете между ними — страшно скосить глаза, а тянет, как магнитом, — обожженное, окровавленное тело.
Читать дальше