Чарльз Кинбот: Серебристый свет (Подлинная жизнь Владимира Набокова)

Усталого, но довольного писателя отвезли в его номер. Он попросил, чтобы кресло его поставили у окна. Проведя долгое время в размышлениях над пустой страницей дневника, он потянулся к перу, обмакнул кончик его в чернила и медленно вывел всего одно предложение:

"Wer sucht, findet nicht".

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Медовый реющий туман

Я уверен - читатель получает удовольствие от наших с ним небольших отступлений. Ныне нам надлежит вернуться к мадам Тук, с которой меня познакомил тот самый коллега, что столь непредусмотрительно сбежал в одной из предшествующих глав, так и не завершив своего рассказа. На следующий день я сказал ему, что у меня недавно скончалась тетушка, с которой мы никогда особенно близки не были, что между нами сохранилось остаточное взаимонепонимание, касающееся пустячных невзгод, много лет тому постигших ее недоросля-внука, а моего племянника, и что мне не дает покоя желание снестись с нею. Он странно взглянул на меня, заподозрив, я думаю, розыгрыш, но не стал задавать лишних вопросов и открыл имя своей подруги из Омахи. Скрытность - качество редкое.

Я позвонил профессору французского языка, она подтвердила слышанную мною историю о красном шарфе и с энтузиазмом снабдила меня адресом мадам Тук. Последняя перебралась к тому времени в Линкольн, куда я следующим утром и выехал на автомобиле. (Для тех из читателей, кто питает слабость к пророческим датам, сообщаю, что случилось это 2 июля.) Я езжу теперь в мощном фургоне "Вольво", так что путь из Кедров в Линкольн, приятный путь под безоблачным небом, не подпорченный ни дорожными патрулями, ни норовящими сложиться вдвое полутрейлерами, занял всего пять часов.

Как и подразумевалось ее фамилией - в противность полученному мною описанию скелетоподобной особы, - мадам Тук была тучна. Когда она отворила дверь, это обстоятельство породило во мне диссонанс сознания, мгновенно лишивший меня дара речи: я не затруднился бы назвать "мадам Тук" костлявую азиатку, но произнести "Тук" прямо в лицо женщине тучной - это было бы непосильным испытанием для присущего мне чувства приличия. Я начал лихорадочно перебирать возможности альтернативного произношения: Ток, Тик, Тюк, но тут она разулыбалась и сказала:

- А-а, докта Киинбут! Входиить, входиить, пожалста!

В выговоре ее присутствовала причудливая смесь протяжных американских гласных и бритвенно-острых "и", крививших ее просторное, янтарного оттенка лицо странными гримасами.

Я понял, что это, скорее всего, та особа, которая мне нужна, и остановился, хоть и стал оттого казаться себе неким нелепым grandee , на незатейливом "мадам". Мадам провела меня, бесцеремонно подталкивая, в гостиную, такую же, как в Омахе, если судить по бамбуковым жалюзи и дешевому восточному антуражу.

- Садиитесь, садиитесь, - сказала она, похлопывая по спинке стоявшего у круглого столика тростникового стула, выглядевшего слабоватым для моего немалого остова. Сопровождаемый хором потрескиваний, я неуверенно опустился на стул. Солнце уже час как село, комната, освещаемая лишь несколькими чадившими свечьми да свисавшей над столом узорчатой лампой из лакированного красного дерева, накрытой полупрозрачным бумажным абажуром, казалась темноватой. Ночница билась о задымленный потолок, описывая вывернутые наизнанку параболы, точно некое упругое тело, пойманное в западню иного, проникшего в наш, мира с обращенной вспять силой тяготения.

Мадам Тук уселась насупротив меня, вызвав в своем стуле протест еще более громкий. Безмятежно улыбаясь, она выложила на столик пухлые ладони, растопырила ничем не украшенные туповатые пальцы и спросила: "Чего вы хотиите? Сиирина?" Имя это прозвучало в ее устах как названье прописанной доктором микстуры. Я кивнул. "Ну, начнем".

Несколько времени мы просидели в молчании, я все отчетливее слышал собственное дыхание и присущий мне запашок, смесь пряностей с расплавленным воском. Я машинально закрыл глаза, полагая, что так оно приличествует процедурам подобного рода, и тьма - признаюсь с некоторой робостью напугала меня.

Скрипнул чей-то стул - мой или ее.

Да, я знаю, знаю без всяких сомнений, что многие из вас, основываясь единственно на непристойном вздоре, распространяемом обо мне завистливыми коллегами, считают меня если не сумасшедшим, то лишенным ума. Уверяю вас, я не страдаю ни тем, ни другим. И самое главное, о мои досточтимые, скептические читатели, чтобы в вашем отношении ко мне присутствовала, так сказать, презумпция невиновности, пусть даже только сейчас, только до конца этой чрезвычайно важной главы. Умоляю вас, будьте внимательны, не судите меня, пока не прочтете всего, всего, до конца.