Петр Рябов - Проблема личности в философии классического анархизма

Будучи лично непрактичным человеком, он, однако, разработал много конкретных и вполне приложимых к жизни социальных и экономических проектов (как, впрочем, немало и утопических). Рассудочный, ригористичный, честный, склонный к морализму и – обладающий «очень широкой совестью» , по определению его товарища, известного французского социалиста Пьера Леру (89; 154), – Прудон сам так определил характер своей деятельности: «непоколебимость принципов, постоянные сделки с людьми и обстоятельствами» (цит.по 366; 21). Порой «непоколебимость принципов» доводила его до мессианства и догматизма, а «сделки с людьми и обстоятельствами» были довольно сомнительными и ошибочными. Так, в июне 1848 года, во время восстания в Париже, он, будучи депутатом, проявил бездействие, о чем впоследствии горько сожалел: «Память июньских событий будет тяготеть вечным угрызением на моей совести… Парламентская чепуха, в которой мне пришлось жить, лишила меня всякого понимания» – признавался он в «Исповеди революционера» (цит.по 89; 172-173). (Впрочем, он искупил свою невольную вину очень скоро – выступив 31 июля в Национальном Собрании с гневным разоблачением буржуазии, устроившей июньскую бойню). Позднее он занимал ошибочную позицию в отношении президентских выборов, питал первоначально иллюзии в отношении «социалистичности» режима Луи Бонапарта, порой проявлял чрезмерную лояльность и законопослушность в отношении властей (например, сидя в тюрьме, писал «покаянные» письма префекту полиции), в некоторых произведениях пытался представить свои взгляды более или менее «благонамеренными» и приемлемыми для власти, допускал иные существенные промахи и ошибки в общественной деятельности – многие из которых впоследствии были им осознаны и исправлены.

Не всегда, оказываясь в гуще реальной политики, Прудон был достаточно стоек и принципиален: порой его подводила политическая наивность, порой – рационалистический фатализм – долгое время он был склонен искать «поступь прогресса» в любых действиях народа, а народ: то единодушно поддерживал на плебисците империю Наполеона III, то давал обмануть себя буржуазно-либеральной оппозиции … В конце жизни Прудон понял, что свободолюбивая личность должна следовать себе, должна быть верна своим убеждениям, независимо от фатализма истории и колебаний настроения массы. И поистине возвышенно-трагически звучат слова, написанные мыслителем незадолго до смерти: «Мы умрем при нашей задаче, прежде чем взойдет заря, о которой мы мечтали. Пусть так. Мы пойдем вперед без надежды и даже против надежды. Мы останемся верны нашему прошедшему, нашей политической религии, нам самим. Мы будем помышлять о наших братьях, умерших в изгнании, в тюрьмах и на баррикадах…» 314; 157). Это – не пустые слова в устах человека, который предпочел жизни карьериста или «академического» ученого жизнь борца и представителя народа, жизнь, полную материальных лишений, судов, заключений в тюрьме и эмиграций, жизнь человека, всегда плывущего против течения, говорящего горькую правду, а потому ненавистного как буржуазным республиканцам – якобинцам и социалистам-государственникам, видевшим в нем «агента властей», так и буржуазии и чиновникам, для которых он был революционером и бунтарем.

При всех ошибках и заблуждениях, компромиссах и уступках, Прудон лишь изменял детали и обоснование своих взглядов (ведь менялась сама действительность), но его основные убеждения были неизменны и лишь закалялись в борьбе. Русский биограф Прудона, «легальный марксист» и видный теоретик кооперации, М.И.Туган-Барановский пишет о нем: «Он мог противоречить себе в частностях и в вопросах, не имевших для него важного значения, но всегда стремился к одной и той же цели и всегда оставался горячим защитником интересов трудовой массы, из которой сам вышел» (366; 30).

В книгах и статьях Прудона – искренность и горечь, человечные и страстные слова в защиту трудового народа, представителем и выразителем которого он был всю свою жизнь.

Первоначально, в 40-ые годы XIX века, Прудон стремился (благородно, но наивно, исходя из гуманных и нравственных соображений) к примирению соперничающих классов, к мирному разрешению конфликтов; но когда эти конфликты обострялись, когда происходили революционные потрясения, для него не было вопроса – на чьей стороне быть: конечно, вместе с трудящимися, с рабочими и крестьянами, с революционерами – против буржуазии и чиновничества, против деспотизма и государственничества в любых одеяниях: конституционной монархии Луи Филиппа, бонапартистской диктатуры, якобинской республики или государственного социализма.