Петр Рябов - Проблема личности в философии классического анархизма

Далекий от наивной веры Прудона в «социальный гений», Бакунин все же был убежден в том, что лишь стихийное и живое творчество народа, самодеятельность масс способны освободить общество. Глубоко человечная и либертарная уверенность Бакунина в том, что народ нельзя опекать, ему ничего нельзя навязывать, перерастает у него в определенную идеализацию народа и его инстинктов, в определенную недооценку личных усилий индивида и переоценку значения народной стихии. Очень важно отметить, что такая идеализации народа была для Бакунина иррациональным актом веры , поскольку он, например, вполне трезво и реально видел забитость, невежество и патриархальность реального русского народа.

В конце своей жизни, наблюдая целую череду поражений народных выступлений, торжество общеевропейской реакции и всеобщее обмельчание и деградацию личности, Бакунин утратил эту вдохновенную веру в готовность народа к революции и свободе и пришел к пессимистическим выводам относительно возможностей народного творчества в обозримом будущем. В 1875 году в письме к выдающемуся анархисту и географу Элизе Реклю, он писал: «Мы рассчитывали на массы, которые не захотели со страстью отнестись к делу своего собственного освобождения, а за отсутствием этой народной страсти мы, при всей своей теоретической правоте, были бессильны» (цит. по 304; 130). А в одном из своих предсмертных писем он указывает «на окружающие нас события и явления момента, в котором мы живем, на подлость, мелкоту, трусость, бездушие характеров; на полное отсутствие честных стремлений (в большинстве), на тупость, эгоизм, на буржуазность и беспомощность пролетариата, на стадность, на самолюбишки и проч… на весь современный склад нравственной личности, на социалистическую развращенность рабочего, испорченного болтовней и утратившего даже инстинкт» и делает вывод: «я ничего не жду от современного поколения» (цит. по 295; 309). Здесь же Бакунин пишет: «везде вижу одно – лишь полное отсутствие человечности, и одну лишь цивилизационную гангрену буржуазных стремлений… Поле не за нами, а за сорной травой… Наш же час не пришел» (цит. по 295; 309).

Однако, вернемся к рассмотрению места личности в бакунинской историософии. Отметим почерпнутый, вероятно, у Гегеля, глубокий историзм бакунинского мышления: все сущее он изучает в динамике, в развитии, – будь то генезис религии, государства и пр., он видит обусловленность всего существующего, но дополняет гегелевский историцизм и рационализм оценочно-волевым элементом, что приводит его к учению о бунте.

По мнению Бакунина, «закон прогресса» «составляет существенную черту социального развития человеческого вида» (28; 347). Однако этот прогресс есть лишь тенденция: Бакунин далек и от фатализма, и от телеологизма, от веры в «социальный гений» или в «Мировой Дух»; не верит он и в способность человека постичь до конца законы и смысл этого движения. Позади – животное состояние, безличное, несвободное, угнетенное, война и эксплуатация, государственное и божественное рабство; впереди – человеческое состояние, свобода и солидарность личностей. Средства этого восхождения – свобода и бунт. «Прогрессизм» Бакунина, в отличие от прудоновского, – своеобразный прогрессизм: не фатальный, не догматический, не предписывающий, не верящий в «конечную цель» и в постижимость законов истории, не сводящий личность к роли простого агента исторического процесса. Материалистическое понимание истории – объяснение общественных процессов экономическими условиями, интересами классов, детерминирующими поведение личностей, – однако не трактуется Бакуниным фаталистически и органично дополняется тремя важными элементами: во-первых, элементом «субъективного метода в социологии», теорией «множественности факторов» и учением о бунте, во-вторых, мыслью о том, что, коль скоро наука не в состоянии постичь жизнь во всей ее полноте, то она может лишь «освещать» жизнь, но не предписывать ей свои законы, в-третьих, наконец, мыслью о постепенном переходе от животности к человечности – и одновременном возрастании «практического идеализма», превращении идеальных факторов во все большую силу на пути в царство свободы.

Какова же роль личности в историческом процессе? Прежде всего, Бакунин солидаризируется с учением Прудона о «гениях» и «великих людях»: не стоит преувеличивать их значение, они есть лишь выразители общественного развития, дающие форму, но не содержание: «В числе самых великих гениев было мало таких, которые бы действительно сделали что-нибудь для народа… бедные массы народа, покинутые и задавленные всеми, должны были пробивать свою гигантски-мученическую тропу к свободе и к свету бесконечным рядом темных и бесплодных усилий. Самые великие герои не приносили и не могли приносить нового содержания обществу, а, созданные самим обществом, они, продолжая и развивая многовековую работу, принесли и приносят только новые формы того же содержания, беспрестанно вновь возрождающегося и расширяющегося самим движением общественной жизни» (28; 510-511).