В первой же главе мы знакомимся с саркастическим пересказом аллегорической поэмы Верховенского-старшего, написанной им в молодости: “Сцена открывается хором женщин, потом хором мужчин, потом каких-то сил, и в конце всего хором душ, еще не живших, но которым очень бы хотелось пожить”. Господин Г-ов считает поэму “совершенно невинной,” но вряд ли его точку зрения вполне разделяет Достоевский. Об этом поговорим ниже, а пока отметим еще одну повествовательную особенность “Бесов” — отсутствие авторской оценки происходящего. Мы глядим на него глазами некоего умеренного, законопослушного, здравомыслящего либерала из чиновников, обладающего некоторым чувством юмора.
Мы знакомимся с поэзией капитана Лебядкина, от которой был в восторге Заболоцкий периода “Столбцов”. Она — тоже стилизация, имеющая образцом сочинения поэтов-масонов новиковского кружка. Вот как, к примеру, писал во второй половине XVIII века москвич Михаил Чулков:
Ни звери, ни скоты наук не разумеют,
Ни рыбы, ни гады читать не умеют,
Не спорят о стихах между собою мухи
И все летающие духи...
А это — капитан Лебядкин:
Место занял таракан,
Мухи возроптали,
Полон очень наш стакан,
К Юпитеру закричали.
Следует отметить, что понятие “поэзия капитана Лебядкина” употребляется критиками и литературоведами не реже, чем пресловутая “шигалевщина”, а понятие “поэзия херасковского толка” почти не употребляется.
Стиль лебядкинских писаний удивительным образом перекликается со стилем прокламаций, разбрасываемых “нашими”, самая примечательная из которых — “Светлая личность”, с четверостишием, написанным как бы в пику “Клеветникам России” Пушкина.
“Клеветникам России”:
Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,
От финских хладных скал до пламенной Колхиды,
От потрясенного Кремля
До стен недвижного Китая,
Стальной щетиною сверкая,
Не встанет русская земля?..
“Светлая личность”:
А народ, восстать готовый
Из-под участи суровой,
От Смоленска до Ташкента
С нетерпеньем ждал студента.
В главе “Ночь” мы встречаем наиболее изощренную из стилизаций — двойную. “Знаете ли вы, — начинает, обращаясь к Ставрогину, свой знаменитый философский монолог Иван Шатов, — знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный народ “богоносец”, грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова? Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?.. — и заключает: — ...Вам не знакомы эти слова?”
Когда же Ставрогин отвечает: “Вся ваша фраза и даже выражение народ “богоносец” есть только заключение нашего с вами разговора, происходившего с лишком два года назад, за границей...”, Шатов говорит: “Это ваша фраза целиком, а не моя” — и продолжает в том же духе, “как бы читая по строчкам”: “Ни один народ еще не устраивался на началах наук и разума; и не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости...” Здесь Достоевским проявлена необычайная стилистическая тонкость, ибо в конце монолога Шатов прибавляет к ставрогинским и свои мысли, отличающиеся, кстати, большей системностью, но, в конечном счете, все равно являющиеся отражением ставрогинских. “Истинный великий народ никогда не может примириться с второстепенной ролью в человечестве, или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ. Но истина одна, а стало быть, только единый народ и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов. Единый народ “богоносец” — это русский народ...”
Любители покритиковать Достоевского как стилиста не замечают потрясающий факт, что именно стиль шатовских монологов лег в основу стиля авторов “Вех”, “Из глубины”, “Смены вех”!.. А между тем вся главка эта занимает не более десяти страниц: сравните это с тем, сколько накатал за свою жизнь философско-публицистических трудов Лев Толстой — не имевший, кстати, у нас в этой области никаких последователей! Учение, возникшее из стилизованных реплик персонажа — какое может быть еще свидетельство эффективности стиля? А ведь сам Шатов с трудом различал, “что его слова в эту минуту” — “старая, дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских мельницах, или совершенно новое слово, последнее слово, единственное слово обновления и воскрешения...” Парадоксальна и судьба термина “народ-“богоносец”: сам Достоевский едва ли принимал его, потому что он исходил из уст философствующего резонера Ставрогина, но теперь он считается неотъемлемой составляющей философских воззрений писателя!
Читать дальше
