Раскрытию и осмыслению тех основ миропонимания, которые являлись незыблемыми для императора Николая I и вдохновляли его в повседневных государственных трудах, служат речи выдающихся церковных деятелей того времени (т. 1, с. 57—68). “Слово” ректора Киевской духовной академии архимандрита Иннокентия (1832 г.) — позднее архиепископа Херсонского, и “Слово” митрополита Филарета Московского (1851 г.) посвящены извечному вопросу о сущности Свободы — теме, давно ставшей предметом разных философско-правовых и политических спекуляций.
Наперекор вошедшей в европейскую моду либеральной риторике святые отцы русской церкви провозглашали священное верховенство свободы духовной, внутренней — свободы “для Христа”, торжествующей “над самыми узами смерти” (архимандрит Иннокентий). Весьма непривычно для человека, воспитанного на “европейских ценностях”, звучит определение Свободы, данное Филаретом Московским. Оно и впрямь не имеет ничего общего с большинством социологических и правовых теорий: “Истинная свобода есть деятельная способность человека, не порабощенного греху, не тяготимого осуждающей совестью, избирать лучшее при свете истины Божией и приводить оное в действие при помощи благодатной силы Божией (...) Возлюби свободу Христианскую — свободу от греха, от страсти, от порока, свободу охотно повиноваться закону и власти и делать добро Господа ради, по вере и любви к Нему”. Всякая иная свобода, включая гражданскую, может быть лишь производной от свободы Христианской. Попытки низвержения законного порядка с мнимой целью утвердить “полную” свободу, при недостатке “свободы Христианской”, неотвратимо влекут пагубные последствия. Старые “узы”, гласит “Слово” Иннокентия, сменяются “новыми, многочисленнейшими”, а прежнее “иго” — “рабским яремом безначалия и тиранства”. Человек, переступивший “предел, положенный заповедью Божией”, указывает Филарет, “не только не приобрел большей свободы, но утратил большую часть той, которую имел”; а “сокрушившая свои пределы свобода не раз обагряла лицо земли невинной кровью и, проливая потоки крови человеческой, утопляла в них и сама себя”. Такова была отповедь отцов церкви провозвестникам либеральной морали.
Но и начальствующим лицам надлежит понимать врученную им власть как ответственность “за всякую слезу и вздох угнетаемого человечества” (Иннокентий). Святитель Филарет истолковал происхождение и природу самодержавной власти следующим образом: “... Бог, по образу Своего Небесного единоначалия, устроил на земле царя, по образу Своего вседержительства — царя самодержавного, по образу Своего Царства непроходящего, продолжающегося от века и до века, — царя наследственного”. Самодержавие не отрицает человеческую свободу, а основывается на ней. Повиновение народа царю выражается не в покорности бессловесных рабов, а в свободном волеизъявлении каждого человека: “Повинуйтесь, как свободные. Повинуйтесь, и пребывайте свободны”.
Таковы некоторые “духовные основы” деятельности императора Николая, главным свершением царствования которого митрополит Филарет назовет торжество начал законности — “правды царевой” (т. 1, с. 418).
Интересный фактический материал о придворной жизни, о детстве, обучении и взглядах будущего императора содержат опубликованные в книге сочинения самого Николая Павловича — “Воспоминания о младенческих годах”, “Письмо к профессору морали Аделунгу 1813 г.” и первая часть “Записок” (т. 1, с. 69—84). Примечательно, что воображение юного царевича было покорено умом и государственной мудростью римского императора и философа Марка Аврелия, а главное, по словам Николая, “что он не говорил пустых фраз, но действовал по плану, глубоко и мудро обдуманному, никогда не отступая от принятого пути”.
“Записки Николая I” (т. 1, с. 81—112) являются ценнейшим источником по истории междуцарствия 1825 г., событий 14 декабря 1825 г. и следствия по делу декабристов. Записки адресованы “детям”, их отличают прямота и откровенность. Автор дает понять, что вступление на престол не было для него желаемым событием. Но решение занять престол после смерти Александра I и отречения Константина Павловича Николай принял, следуя своему пониманию долга и зная о том, какая ему угрожает опасность. О существовании широкого военного заговора стало известно накануне. “Я предчувствовал, — писал Николай I, — что, повинуясь воле братней, иду на гибель, но нельзя было иначе...” (курсив мой. — В. В.). “Записки” содержат подробный рассказ о восстании на Сенатской площади и о первых допросах декабристов. Монарх, до последней минуты не желавший омрачать первый день царствования пролитием “крови подданных”, объяснял свои действия государственными соображениями: “... я видел, что или должно мне взять на себя пролить кровь некоторых и спасти наверно все; или, пощадив себя, жертвовать решительно государством”. Позднее Николай I напишет в духовном завещании: “Благодарю славную верную гвардию, спасшую Россию в 1825 году” * (курсив мой. — В. В.). Спасение Отечества от беззакония и крамолы видел в событиях 14 декабря 1825 г. митрополит Филарет. Николай I, по его словам, “в первый день царствования сделался избавителем царства” (т. 1, с. 417).
Читать дальше
