Это была первая в моей жизни книжка, прочитанная самостоятельно. Я ее одолел с пятого на десятое под звонкие ребяческие одобрения, чем очень угодил старшему брату Юрику и всему обществу. Да, это был довольно знаменательный день! Помню, как роем шумели ребята из третьего и четвертого классов вокруг. Распирало меня от довольства собой, брат гордился, наверное, еще усерднее. Эта первая в жизни большая перемена запомнилась навсегда, тем более что на ней произошло еще кое-что. Меня удивило и потрясло, что ученик третьего класса, мой сосед по дому Васька Дворцов, сидел за партой и ревел в голос. Почему он так горько плакал, словно девчонка, пришедшая откуда-то? Когда появился учитель Николай Ефимович, Васька заревел еще шибче... Отчего он ревел? А оттого, что кто-то отобрал у него “деву”. Что это была за дева? Помню ясно, она и сейчас стоит у меня в глазах. На двойном листе из чистой в линейку тетради цветными карандашами был нарисован портрет “красавицы” с волосами, спадающими до плеч. Кто создавал такую пышноволосую, не знаю, видимо, кто-то из ребят. Красавица переходила из рук в руки. Вот мой тезка Дворцов и пострадал — отняли.
Звонок с окончанием большой перемены и приход учителя отвлекли всех от этого события.
Так начиналось мое затянувшееся просвещение. На следующий год мне суждено было стать “первышом”. Всю зиму и весну я ждал: скорей бы лето да осень — и школа. Сколько еще? Но лето отодвинуло в сторону все на свете, даже школу.
(Продолжение следует)
Михаил ЛОБАНОВ • На передовой (Опыт духовной автобиографии) (Наш современник N2 2002)
МИХАИЛ ЛОБАНОВ
НА ПЕРЕДОВОЙ
(Опыт духовной автобиографии*)
От автора
Известно, что всяким общественным потрясениям предшествуют процессы духовные. И потрясшая Россию “перестройка-революция” имела свою предысторию в событиях и идейной борьбе последних десятилетий. Волею обстоятельств в середине 60-х годов я оказался, как когда-то в войну стрелком, на переднем крае в противостоянии сил патриотических и космополитических. И, как на фронте, испытал на себе то, что бывает именно на передовой, только с учетом большей коварности идеологического врага. И поэтому мне кажется, что свой “опыт автобиографии” я могу считать не записками стороннего наблюдателя, а документом моего самосознания, духовного пути на сломе идеологии, самой истории России.
Автор выдающихся воспоминаний “Поэзия. Судьба. Россия” Станислав Куняев призвал русских писателей, в том числе и меня, писать мемуарные книги, чтобы будущий читатель по ним мог судить о нашем времени. Куняевские мемуары стали стимулом для написания моей книги, хотя записки мои не претендуют на полноту мемуаров, а носят преимущественно автобиографический характер. Хочется поблагодарить А. Проханова, В. Бондаренко за то, что они не раз понукали меня к сему предприятию.
Буду рад, если мои автобиографические записки внесут какой-то новый штрих в летопись русского сопротивления.
Глава I
Почва
Обрывки родословной. Отец. “Муки бабушкины”. Семья Конкиных по матери — как символ тридцатых годов с их широко открытыми дорогами для крестьянских детей. Впечатления детства, связанные с малодарьинским домом. Мое открытие Есенина на чердаке дома. Замужество матери после смерти отца. В новой многодетной семье Агаповых. 1938-й — год судебного процесса над троцкистами-бухаринцами и путевка в Артек. Мои довоенные рассказики в райгазете “Колхозная постройка”. Мое участие в боях на Курской дуге. Ранение 9 августа 1943 года. Спустя сорок с лишним лет после ранения на бывшем КП (командном пункте) Рокоссовского. Мать в моей жизни. Материнская речь как подлинность выражения человеческих чувств. История моего почвенничества под обаянием народного характера. Перевороты в моей духовной жизни. Ценное для меня признание поэта Алексея Прасолова. Первое причастие
* * *
В любой исповеди, как бы она ни была глубока и отважна, всегда неизбежна в той или иной мере фальшь — из одного уже того, что “человек есть ложь” (ап. Павел). В романе Достоевского “Идиот” в одной веселой компании разыгрывается “пети-же”, когда каждый из присутствующих должен рассказать о самом дурном поступке в своей жизни. Первым начинает рассказ Фердыщенко и когда заканчивает, то поражается “общим, слишком неприятным впечатлением от его рассказа”. Выслушав рассказы других, Фердыщенко кричит, что его “надули”, возмущается тем, что другие не так откровенны, как он, что они даже в дурном выставляют себя с “благородной стороны”. “А вам кто велел дела не понимать? Вот и учитесь у умных людей”, — наставляет его соседка.
Читать дальше
