Непревзойденным рассказчиком был Василий Осипович Топорков. Его новеллы из актерской жизни яркой парадоксальностью своей напоминали классические анекдоты, а анекдоты своими многочисленными подробностями походили на реальные случаи из жизни.
— Сегодня вышел утром погулять, — стал рассказывать Топорков. — Погода отличная. Солнце сияет, птицы поют. Иду, а за мной мои знакомые — деревенские ребятишки.
— Они за ним, как хвост за кошкой, — поясняет Лариса Мамонтовна, — прикормил их конфетами.
— Я, как Некрасов, люблю деревенских детей. Они скромнее городских, сообразительнее — короче, лучше. Идем, значит, беседуем понемногу. Я им про цветы рассказываю. Как они погоду чувствуют, время узнают, как их пчелы опыляют. Тут и пчела кстати подвернулась: возится в цветке, вся в желтой пыльце извалялась.
— Какое удивительное насекомое — пчела! — говорю я ребятам. — Сколько она пользы приносит людям. Собирает мед, помогает урожаю...
И тут слышу детский голосок за спиной:
— Дяденька...
Оборачиваюсь — карапуз лет семи, курносый, конопатый. Указывает глазами на пчелу и мне быстрым шепотком:
— Дяденька, убей ее на хер! Она кусучая.
Ах, эти топорковские новеллы с их непредсказуемыми концовками! Ведет-плетет Василий Осипович канву рассказа, украшает ее, как бисером, бытовыми подробностями и этим как бы усыпляет ваше внимание, и вдруг — взрыв! Все становится на голову! И от того, что вы ожидали, на что коварно подталкивал рассказчик ваше сознание, ваши предварительные разгадки, — ничего, ровным счетом ничего не остается. Остается обвальный хохот слушателей и лукаво поблескивающие глазки Василия Осиповича.
До сих пор свежо, как будто это было только вчера, хранятся в памяти его зарисовки из жизни актеров старого, дореволюционного театра: “Сосед, спойте “Чайку”; “Ба-а-а! Да вы без трусов!”; “Волшебный корень из Африки”; “Говорящий попугай”. Высокая фривольность ушедшего в небытие русского Серебряного века слышится в них. Куда все это делось?!
Здесь, в Михайловском, в гостях у Семена Гейченко, мы услышали от него еще одну, может быть, самую интересную новеллу.
— Я вчера, как мне кажется, отыскал ключ к разгадке одной давнишней истории, — начал Топорков, помешивая ложечкой в чашке с чаем, — которая, то есть разгадка, мучила меня вот уже около полувека. Ну, если и не мучила, то, во всяком случае, занимала. Как говорится, не болело, но почесывалось.
Он сделал паузу.
— Нуте-с, нуте-с, — нетерпеливо подтолкнул его Монюков, — что же дальше?
История о куриных яйцах.
Пролог
Было это в начале века, в промежутке между двумя войнами: японской и германской, или, как теперь говорят, империалистической.
Был я тогда молод, холост... И в то лето, как случилась эта история, пригласил меня приятель по университету погостить у него в подмосковной деревне. Имение было небольшое, места дивные, погода стояла жаркая, сухая. Чего еще нужно двум отдыхающим бездельникам?
И вот валяемся как-то в полдень на лугу, давим лень боками. Кузнечики сипят в траве, ястреб посвистывает в вышине, плавает кругами, цветы пахнут до одурения. Тишина, жара, скука. И вдруг мой приятель настораживается, что называется, делает стойку: по луговой тропке идет деревенская девчушка лет тринадцати-четырнадцати. Босая, в платочке, с плетеной кошелкой на согнутой руке.
— Дашутка, чего несешь? — встрепенувшись, спрашивает приятель.
— Яйца, барин, — отвечает луговая нимфа. Голосок свежий, приветливый.
— И куда несешь? — игривым тоном допытывается он.
— К вам в имение.
— Гм... значит, к нам. Свежие?
— Только что из-под куриц. Учерошние и нонешние.
— Ну неси, неси, — любуясь ею, говорит приятель, но тут же спохватывается: — Постой! Отложи-ка мне десяток. Самых свежих. “Нонешних”. Которые прямо из-под куриц.
Загадочно улыбаясь, он сложил яйца в свою студенческую фуражку.
— Вась, хочешь пари на интерес? — обращается он ко мне.
— Условия?
— Вот тебе десять яиц. Хотя бы одним ты должен попасть вон в те ворота с десяти шагов. Попадешь — пари твое.
Ворота были шириной шага в три, вышиной и того больше.
— Тут и начинать не стоит, — говорю, — в эти ворота с десяти шагов только безрукий не попадет. Не стану я тебя разорять.
— Об этом не беспокойся. Ну так что? Принимаешь пари? “Да” или “нет”, как в Евангелии?
— Ладно, — соглашаюсь, — восточная мудрость гласит: если человек устремился к пропасти — кто же его остановит?
Читать дальше
