Когда восторги публики закончились, композитор ушел за сцену, а его жена задержалась в зале. И тут меня словно бы что-то (или Нечто) толкнуло — подойдя поближе, я обратился к ней по имени-отчеству.
Эльза Густавовна вопросительно взглянула на меня. Я назвался.
Сразу же, без малейшей паузы последовало:
— Пойдемте, я вас представлю.
Она провела меня в небольшую комнату за сценой, где стояли две группы людей. В центре первой из них была певица, а во второй шел оживленный разговор между Свиридовым и незнакомым мне человеком.
Эльза Густавовна сказала собеседнику композитора (лишь годы спустя мне станет ясно, что это был кинорежиссер Швейцер): “Михаил Абрамович, Вы человек свой, а я хочу представить Юрию Васильевичу...” — и назвала меня.
То, что случилось потом, — невозможно забыть: Свиридов раскрыл мне свои объятья... Я, надо сказать, растерялся, но деваться было некуда. Мы обнялись и даже постояли в обнимку несколько мгновений.
А вот слова, сказанные Георгием Васильевичем в те недолгие минуты, исчезли из памяти совершенно. Наверное, это были такие же страстные и добрые слова, которыми он приветствовал меня в нашей переписке. Недавно, перечитывая черновики своих писем композитору, я смог вспомнить только, что именно в том первом разговоре Свиридов упомянул о знакомстве С. С. Гейченко с Клюевым (этот сюжет вскоре получил дальнейшее развитие, о чем — немножечко ниже). Документальной же памятью о вечере 24 марта осталась мне лишь собственная помета на концертной программе: “Первая встреча”. Позже, на других концертах, я еще дважды подходил к Свиридову, но о чем шла речь во время этих коротких бесед, я не помню. Но эти встречи, как по-канцелярски написал я попозже (13 сентября 1982 года) композитору, “стимулировали меня” — и очень сильно — к дальнейшей поисковой деятельности в “клюевском” направлении.
Я отправил в Михайловское письмо, в котором, сославшись на слова Свиридова, попросил С. С. Гейченко поделиться тем, что он помнит о Клюеве. 22 июля Семен Степанович ответил мне:
Уважаемый Сергей Иванович!
С Николаем Алексеевичем Клюевым я был знаком много лет. Познакомился еще в 20-х годах. Познакомил меня мой знакомый, ставший в 1924 году сослуживцем, Николай Ильич Архипов, которого я очень близко знал до 1937 года, когда он и Н. А. Клюев были сосланы в Сибирь. Встречался я с Николаем Алексеевичем в Петрограде, Ленинграде и Петергофе, где с 1924 года работал в дворцах-музеях их хранителем. Часто бывал на квартире Клюева, который жил около Исаакиевской площади, рядом с бывшим германским посольством. Дом его стоял во дворе. Квартира была маленькая в одну комнату, разделенную занавеской на две половины. В одной половине была “гостиная”, она же “столовая”, она же “приемная” и все такое прочее... За занавеской была спальня и своеобразная часовня-молельня, в которой горела неугасимая лампада пред старинными прекрасными иконами, привезенными им с севера, из Вытегры. Вещей у Н. А. Клюева было немного, большинством их он гордился, рассказывая: “Вот чашка Наполеона, когда он жил в Москве, а эта кружка из Кремля, а это графинчик Петра Великого” и т. п. В книжном шкапу и сундуке, стоявшем возле него, он хранил свои книги, среди которых было много с автографами — Блока, Городецкого, Есенина... Здесь он хранил свои северные сувениры, разные бумажные свитки, разные рукописные книги и бумаги XVII — XVIII веков.
Выступал он публично не часто. С удовольствием приходил на наши молодежные сборища. Вместе со всеми “прикладывался” к рюмочке... Читал свои стихи вдохновенно и даже с какой-то “хлыстовщиной” — большим экстазом, входя в раж, он даже рвал на себе рубаху...
Одежда его была “деревенская”. Он носил обыкновенную русскую рубаху (синюю, голубую, розовую), кафтан-поддевку шерстяную. Зимой ходил в шубе с узким кушаком, шапке меховой, в сапогах с голенищами гармошкой.
Любил рассказывать о своих снах. Во сне бывал он и в Африке, и Голландии, Испании и Иерусалиме, встречался с Ефремом Сириным, Иоанном Богословом, В. И. Лениным.
На квартире его я видел Есенина. В день смерти Сергея Александровича я был в доме Н. А. Клюева, и мы вместе побежали в “Англетер”.. Был я на “отпевании” Есенина на Фонтанке. Шел за гробом на вокзал, где в товарном вагоне поставили гроб и состоялось прощание с прахом поэта...
Прочитав эти краткие, но очень интересные воспоминания, я стал расспрашивать Семена Степановича, не помнит ли он еще каких-нибудь подробностей, связанных с Клюевым. В своем ответе от 25 августа Гейченко, в частности, перечислил стихотворения поэта, слышанные им в авторском исполнении: “Есть в Ленине керженский дух...”; Песни: Гитарная, Застольная (“Мои застольные стихи”), “Придет караван...”.
Читать дальше
