18-е. Приехал из Америки Атаман казачьего войска в зарубежье A. M. Певнев. Наследник белогвардейцев ступил на кубанскую землю. Выстроились казаки на станции. Мгновение истории. В Доме офицеров никто не додумался сказать: “Они ушли в 20-м году и лежат на кладбищах разных стран, но...” В 56-м году, когда один казак с женой вернулся из Европы, сестра его сказала ему: “Чего приехал? Здесь уже давно никого нет”. Эту трагедию уже никто не чувствует.
19-е. Умер Лев Николаевич Гумилев.
12 ноября. В воскресенье состоится навязанный жителям провокационный референдум “о переименовании Краснодара”. Будет поставлен вопрос не о возвращении городу первого имени, а о “переименовании”. В теплом городе много приезжих, их казачья история не волнует, им кажется даже, что город стал существовать при них, хотя знают, что это не так. А ветераны! Они давно заколдованы лекциями о “распутной царице-немке”. Казаки еще не объединились, да и история для них — со времен раскулачивания, не дальше. Нету Екатеринодара.
10-е декабря. Приехал из Парижа писатель В. Максимов. В 50-е годы он жил в Краснодаре. Позвал на чай в музей им. Кухаренко старых знакомых. Пришел побыть хорошим товарищем и любимец крайкома партии, который в старые годы закладывал Максимова партийным сторожам. Разговор был грустный: о нынешней жизни. Вспоминается, как я был у него в Москве, он жил в одном доме с Ю. Казаковым на Бескудниковском бульваре. Неубранная комнатенка, переводные книги в шкафу. Рассказал мне, что хотел бежать на Запад из Чехословакии, но, “понюхав Европы”, сказал себе: “Лучше я умру где-нибудь в Вологодской области, чем...” Лужков не вернул ему той квартиры на Бескудниковском бульваре. Знал бы Я. Г. Кухаренко, кого пускать будут в его большую хату, после какой казачьей погибели завздыхают нашкодившие писатели о России.
1993
Январь (Пересыпь). У соседа по стенам фотографии Сталина. Он часто с ним разговаривает.
— Я ему говорю: “Нy что будем делать? Когда прикончим этот бардак?” А он мне: “Я же тебе сказал: “Начинайте!”
8 июня. Считается (и очень многими), что хорошо жить — это преуспевать на рынке человеческих отношений, быть впереди соседа, утешить свой гонор, быть заметным. А хорошо жить, по-моему, — проснуться в Пересыпи и увидеть во дворе матушку, сорвать укропчик, наклониться к детскому ростку капусты, огурца, потрогать листья ореха, потом позавтракать с матушкой, взять тяпку и убрать сорняки, почитать что-нибудь близкое, почувствовать, как до вечера будет тянуться твое спокойнее прозябание, написать письма родным, на закате полить малину и смородину и ждать звезд на небе...
Столько раз за четверть века читал я что-нибудь до трех-четырех часов ночи умное, талантливое, гасил свет и шептал себе: “Нe мне, не мне заниматься литературой”. Так и нынче; четвертый час утра... Все так же шепчу: “...не мне, не мне...”
Еще молодая женщина жила вдали от родной Перми. Отец и мать недавно умерли: могилы их она не могла навестить. И вот утром в родительский день прилетели к ней в комнату на шестом этаже две птички. На заре они стучали сначала клювами в стекло; потом, когда она поднялась и ушла на кухню, они влетели в открытую форточку. Это были стрижи! В этих местах они задерживались редко. Целый день, а потом ночь они прыгали в комнате, не боялись, садились на руку хозяйки. Утром, когда она проснулась, их уже не было, наверное, души отца и матери прилетали...
Ну зачем к 200-летию Екатеринодара привозить сюда на празднование из Москвы “Поле чудес” (шоу-игра), а из Одессы “Клуб веселых и находчивых”?! Умерла казачья Кубань. Будут накормленные эстрадные звезды из столицы, а хористы из станиц будут полуголодные и почувствуют счастье, когда автобусы повезут всех домой...
Октябрь. Русский патриот останавливает возле базара офицера.
— Господин офицер! Вы знаете, что по Дому правительства в Москве стреляли офицеры? Солдаты отказались.
— Я там не был.
— А почему же вы не защищали русский народ? Вы будете стрелять в меня? Армия струсила. Где же честь русских офицеров? Я бы на вашем месте пошел домой и застрелился, если у вас есть оружие.
Так он разговаривал на улице часто со многими, допрашивал: где вы были в день расстрела Дома правительства господином Ельциным?
А местные коммунисты попрятались.
Я давно заметил, что для темрюкских и таманских властей Лермонтовские осенние дни, почитание какой-то там поэзии, какой-то там культуры были в тягость. Еще чуть-чуть раздражения, и они бы сказали вслух то, что, похоже, говорили втихую: “На кой черт он сюда заехал, этот Лермонтов?” Только персональная дружба (хотя это громко сказано) кое с кем из начальства давала мне возможность думать, что писателя в глухой стороне уважают. Это те пресловутые “личные контакты”, которые в течение долгого срока становятся обыкновенным человеческим общением — уже неудобно для кого-то не замечать, что ты здесь бытуешь. Истинного же расположения к писателю как частице русской культуры не ждите. Такого сознания у власть имущих нет. Почему? Потому, что культура для них не основной капитал, а добавочная приправа к жизни — как в программе “Новости”: напоследок, перед спортом, мы вам сообщаем о выставках и концертах. Но в жизни культуру ставят еще ниже, чем спорт. Спорт важнее. Нe дай Бог писателю, художнику, музыканту, не завоевавшему громкого имени, затеряться по воле чрезвычайной судьбы в каком-нибудь дальнем углу. Его низведут там до положения какого-нибудь заведующего поселковым клубом. Я говорю не о каком-то почтении и расшаркивании перед ним. Нет. Речь мной ведется о первосортности культуры. И как она воспринимается “на местах”. В Москве (все-таки в средоточии высоких талантов) вы будете чувствовать себя легче, чем в Краснодаре; в Краснодаре легче, нежели в Пабинске, Темрюке или в лермонтовской Тамани. Чем меньше ценных кадров культуры на низах, тем небрежнее взгляд на случайно появившегося в тех краях мастера. Нe будем принимать во внимание гостеванье, гастроли на праздниках, юбилеях, во время всяких мероприятий. То уже казенное великодушие, закрепленное указанием свыше; все это временное парадное собирание “звезд”. Но вот представим, кто-то из “дорогих гостей” остался там жить. Все меняется! Возгласы на проводах: “Приезжайте еще!” через несколько месяцев сменятся непрямым раздражением: “А зачем ты нам нужен?” На пятачке глухого угла творится свое местное распределение ролей, званий, доходов, кресел и табуреток. Идет борьба, все точки культуры заняты. То, что мастер свободно добыл бы себе в Москве, Краснодаре, здесь не приснится в самом сказочном сне; от чего он отказался бы везде, здесь ему и не светит. Первоклассный журналист (был такой случай), претендовавший бы в Краснодаре на заведующего отделом культуры в краевой газете или на должность заведующего отделом прозы в журнале “Кубань”, в жалком Лабинске, Темрюке или в Анапе не устроился бы даже в отдел писем. Профессионализм, мастерство, золотое перо — чепуха; главное — не трогай нашу кормушку, уезжай от нас. Так со всеми. И создается впечатление: культура — это только средство заработать, возможность пристроиться там, где газета одна, клуб один, архитекторов достаточно, а писатели вообще не нужны. Представьте, каким сором кажутся начальству “гробокопатели”: музейщики, местные историки, археологи. Их вспоминают, когда надо перед кем-то отчитаться или привести к ним заезжую, уже хорошо пообедавшую на бережку особу — чтобы она на десерт приняла еще и это... “культурно-историческое”. К сожалению, сам уровень многих местных летописцев и краеведов поистине провинциален, а лучших из них среда выталкивает вон. Поэтому, если поставить во главу угла заботу о кадрах, о спасении их, нужно обратить внимание на трудолюбивых и породистых пчел. Избрать индивидуальную опеку — важное направление в попечении культуры. Лучшие должны почувствовать, что они в цене, о них думают и их выручают. Причем лучших будем отбирать не по списку местного начальства, а после глубокого знакомства с ними, после того, как убедимся, что они в самом деле цвет исторического и культурного древа. Это легко сделать, надо только пожелать и вообразить, как бы мы сами сидели там вдалеке всеми забытые.
Читать дальше
