С каждым днем все пристальнее всматриваюсь в эту парадоксальную, удивительную личность. Читал потом митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, замечательного человека, просветителя и ученого. И понял, что я не одинок в своем взгляде на роль Иоанна в истории Руси. Только я пришел к своему пониманию вначале — интуитивно, в дальнейшем — через вынужденное знакомство с историческими материалами. А его выводы — обоснованные, хорошо и точно аргументированные с научной и духовной точек зрения.
Мощь нашей исторической положительной энергетики — она еще не выявлена нами. Мощь, которая дремлет в глубине веков. А ведь, выявленная, она сделает нас всех много сильнее.
(Окончание следует)
Сергей Говорухин • Два рассказа (Наш современник N1 2003)
Сергей ГОВОРУХИН
Два рассказа
ОСТАВАЯСЬ С ТОБОЙ...
Прошло много лет, а он по-прежнему до мельчайших подробностей помнил те полтора часа, которые сделали с ним то, чего не смогли ни война, ни два инфаркта, ни вся его предыдущая жизнь.
И навсегда осталось в подсознании такое безобидное слово: “аппендицит”. Не рак, не метастазы...
Аппендицит. Всего лишь навсего.
Ее обследовали на гастрит, язвенную болезнь, поджелудочную, но ничего этого не было. А был аппендицит, редчайший, извращенный, один на сто.
Вот и тогда у нее вновь начались боли, и он, не скрывая раздражения, говорил ей:
— Что ты себя накручиваешь! Тебя же обследовали у Марата: нет у тебя ни гастрита, ни поджелудочной...
— Болит, — жалко улыбалась она. — Я сама не понимаю...
Утром ей стало совсем плохо. Тянуло печень, и ртутный столбик на градуснике упрямо полз к отметке “тридцать восемь”.
Она держалась за бок и, сглатывая слезы, как заклинание, повторяла:
— Только бы не гепатит, только не гепатит... Я могла заразить мальчика...
И это тоже навсегда осталось в нем: как плакала не от боли — от мысли, что могла заразить мальчика. Как часами сидела у его постели, перебирая непослушные волосы, шептала что-то: только ему и себе.
А он спал, безмятежно раскинувшись на постели.
Он был для нее всем — их сын. Смешной, неугомонный, с болезненной синевой под глазами. Она водила его на обследования, к гомеопатам, обливала холодной водой, а он болел и болел. И чем тяжелее он болел, тем сильнее она привязывалась к нему.
Он подарил ей кольцо с бриллиантом и некоторое время спустя иронично заметил:
— Дружок, ну кто же носит бриллианты без маникюра.
— Разве нельзя? — спросила она.
И в этом “разве нельзя” было столько искренности и непридуманности, что у него тогда подкатило к горлу, стало так стыдно за свой одалживающий тон. Так стыдно...
Он позвонил Марату.
— Мы сейчас приедем.
— Что-то случилось? — спросил Марат.
— Случилось, — ответил он коротко.
Они ехали долго, бесконечно стояли в пробках, ждали светофоров... Она опустила голову на его плечо, невесомо, боясь причинить неудобство.
— Больно? — спрашивал он.
— Уже легче, — отвечала она.
Почему “уже легче”, спрашивал он себя потом? Почему так безрассудно доверился ее неженскому терпению, этой легкомысленной фразе? Он — немолодой, дважды раненный на войне, резаный-перерезаный по госпиталям, изводивший тяжелыми стонами медсестер по ночам...
— Печень, печень, — ворчал Марат. — Аппендицит у тебя. Самый банальный аппендицит. Тебя бы сейчас на стол — был бы у нас стационар...
Он беспомощно развел руками.
— Что же теперь?
— Надо вызывать “скорую”, — сказал Марат.
— Отвези меня в госпиталь, — попросила она. Впервые за все время.
Он позвонил в госпиталь. Трубку взял Воробей.
— Гена, у Кати, судя по всему, аппендицит...
— Неудивительно. Что она от тебя видела...
— Я серьезно.
— Если серьезно, то приезжайте! — сказал Воробей. — Что ты мне голову морочишь. Давно началось?
— Вчера.
— Езжайте, не тяните...
Он положил трубку.
— Поехали...
— Как? — возразила она. — У меня ни халата, ни зубной щетки... И с мальчиком я не попрощалась...
— Дадут тебе там халат, а щетку и мальчика я тебе утром привезу.
— Ну, милый, ну, пожалуйста. Это же всего какой-то час...Что он решает?
Он в растерянности посмотрел на Марата.
— В принципе, острых показаний нет, — сказал Марат.
— Ладно, — согласился он.
Ни тогда, ни позже он не мог простить себе этих полутора часов. Ни халата, который оказался неглаженым и его непременно требовалось погладить, “иначе, представь, как я буду выглядеть в таком халате”. Ни кипятильника, запропастившегося бог знает куда, ни чая, который нужно пересыпать в эту баночку с розовой крышкой. “Да не в эту — эта же из-под соды”. Ни косметички, которую то ли брать, то ли не брать, “хотя целиком она мне, собственно, ни к чему — возьму помаду и тушь, пожалуй. Подай мне вон ту сумочку...”
Читать дальше
