Как обычно — тяжеловато, медленно, маршируя в такт прямыми руками, с сосредоточенным лицом — вошел Старик в комнату, где мы ждали его. В комнате был рояль, кресла и диван.
— Присядьте, пожалуйста... Замечательный какой человек Ирочка, — вы знаете ее? Да, да, конечно, да... Открыла еще одну певицу: Нина Раутио — не слышали? И-зу-мительная! Да-да! Вообще она совершает подвиг, Ирина Константиновна, настоящий подвиг, надо написать где-нибудь об этом: находит по всей России молодых певцов, учит, делает первоклассными артистами — на мировом уровне, создает школу — это великое дело, понимаете...
Иван стал рассказывать о Хворостовском — Старик ничего тогда о нем еще не знал. (Не мы ли первые ему рассказали?). Иван и я говорили об этом певце потрясенно: действительно, в ту пору пел он совершенно неповторимо, свежо, с какой-то несокрушимой молодой яркостью... Старик живо выслушал наш рассказ, произнес типичное в таких случаях абстрактно-назидательное: “Надо это послушать! Надо это сделать!” Он часто говорил так, мы даже между собою порой шаржировали Старика, по тому или иному случаю произнося со свиридовской интонацией: “Надо это сделать!” — с ударением на слове “надо”.
— Потом, слушайте, — она же великая певица, — вслух начал размышлять Старик опять об Ирине Константиновне. — Архипова... Это же была грандиозная Кармен... Она и мою музыку пела замечательно, настоящее художество это было...
— Мы были на тех концертах! — не упустили случая восторженно встрять мы с Иваном, и Старик сразу же растроганно заговорил: “Знаю, знаю, что музыку мою любите, спасибо вам, спасибо...”
...Последний раз, когда были у него в гостях в Москве и обсуждали состоявшийся на радио “День Свиридова” (выдающаяся заслуга Ивана, придумавшего и создавшего этот день!), Старик посреди разговора взглянул на нас как-то особенно внимательно и сказал: “Знаете что... Я хочу вашу музыку услышать. Приезжайте ко мне на дачу, поиграйте. Будет у нас с вами о ней разгово-о-ор (тут из-под очков в упор блеснула полированная сталь) — серьезный разговор, прямой, честный. Только без обид. Ладно? Не будет обид? Замечательно. Покажите мне музыку вашу. Очень любопытно”.
Видимо, на прямодушного и порой действительно не слишком обходительного человека многие когда-либо обижались...
“Ну, Борисыч, — сказал Иван, когда вышли мы тогда от Свиридова из его московского дома на улицу Большую Грузинскую и побрели во влажном холоде, моргая из-за валившего декабрьского снега, — ну, дорогой ты мой, вот это экзамен! Всё, что раньше мы с тобой сдавали — это чепуха по сравнению с тем, что нас ждет. Тут уж одно из двух — или мы с тобой музыканты, или нет. Слово Свиридова — это всё”. “Да, — говорю. — Приговор”.
Сказал бы я так про это сейчас? Употребил бы такое слово? Пожалуй — да.
Свиридов — гений, а гении в восприятии искусства чаще безошибочны. Потому что процесс восприятия у них очень похож на процесс воспроизведения... Слово гения — это или благословение, или, правда, — приговор...
...Сидел напротив нас Старик в валеночках, в майке, в штанах — деревенский дедушка вылитый.
— Скажите мне... а кто вам привил такую замечательную к русской музыке страсть? Вы ведь в Гнесинке учились, так ведь?
— Да. И очень рады этому.
— Вы знаете, я давно уже о Гнесинском много слышу хорошего. Мне кажется, Гнесинский институт живее консерватории... Много хорошего слышу об их композиторской кафедре. Судя по вас, там хорошо учат и люди хорошие... Консерватория — это совсем, знаете, никуда не годится, совсем спертый воздух... Вы вот люди с Алексеем Борисовичем необычайно живые... Совсем не пришибленные, свежие люди. Скажите мне — кто вам помог так хорошо сохраниться?
Мы рассказали очень вдохновенно, с горячностью, перебивая друг друга, о Николае Ивановиче Пейко — руководителе кафедры композиции в Гнесинке, моем учителе, о том, как на кафедре сильна традиция русской музыки, как часто приглашал нас Николай Иванович домой слушать оперы Римского-Корсакова и Чайковского, как требователен он в области точного знания партитур, как много благодаря ему услышали мы музыки малоизвестной, как он не мешал сочинять “по душе”, никогда не вредил мелодизму и естественной гармонии, ругая лишь за небрежность, недоработанность...
— Эльза! — прогремел Старик. — Поди сюда, послушай, что они говорят!
Еще больше вдохновившись, стали мы рассказывать, что Николай Иванович спас нас с Иваном, уже совсем было пропавших, взял нас в институт, что ко мне он — профессор, секретарь Союза, известный композитор, мэтр, мастер, — ко мне, пацану, пришел тогда в ДК университета на спектакль*, еще почти совсем не зная меня — из чистого музыкантского любопытства, пешком, больными своими ногами, шли мы с ним тогда, весной 83-го года, от “Детского мира” вниз, на Герцена…...
Читать дальше
