Вспоминая о встрече с Шукшиным, журналист приводит в своей книге и некоторые интересные высказывания о советском кинематографе тех лет, “об актерских проблемах, которые… интересовали его больше всего”. В. Иванова при этом замечает, что “сегодня они многим, возможно, покажутся очень неожиданными… И сам Шукшин, и система его взглядов на жизнь в искусстве, наверное, удивят — как удивили, а в чем-то поставили в тупик и меня… Помню, например, такую деталь. Шукшин спросил меня: “А вот как вы думаете, ведь должны же быть такие люди, которые объясняют нашему не очень образованному руководству, какие фильмы надо выпускать на экран, а какие — нет?” И он тут же назвал мне фамилию человека, весьма известного в киноведческих кругах… Но суть в том, что когда Шукшина не стало, а в ЦДРИ устроили вечер его памяти, то кто же его вел? И как вёл, как разливался соловьем! Это был именно тот самый товарищ. Бывает…
Шукшин тогда говорил: “Деление кинематографа на “актерский” и “режиссерский” не кажется мне ни удачным, ни современным. Гораздо явственнее в нынешнем кино прослеживается тенденция создания авторских фильмов. Важна личность автора, человека, задумавшего и создавшего фильм. Чаще всего эта личность — режиссер… Чем крупнее автор-режиссер, чем он самобытнее, тем больше выигрывают сопутствующие ему профессионалы…
Если говорить в целом о способе поведения наших актеров на экране, исключая очень хороших и очень плохих исполнителей, а беря, так сказать, срединное состояние, то, мне думается, наши актеры определенно переигрывают… В актере накапливается своего рода “тихий ужас” от стремления утвердить себя. И здесь огромная задача ложится на плечи режиссера — снять этот ужас, этот страх, наладить спокойную атмосферу на съемочной площадке, призвать актера к естественности поведения, к заботе о внутреннем состоянии персонажа… Но вот ещё одно соображение, несколько неожиданное и рискованное: не слишком ли много развелось у нас за последнее время обаятельных актеров?.. Поймите правильно — человеческое обаяние ни у кого не вызывает протеста. Но не стали ли мы сдавать правдивые позиции в искусстве? Не обесцениваем ли мы тем самым того же актера, саму его профессию? Эту опасность я почувствовал особенно в телевизионных фильмах…
Если говорить о “поэтическом кинематографе” типа “Неотправленного письма”, “Мольбы”, “Иванова детства”, фильмов Параджанова и других, то... такая манера в целом мне лично не близка. Это кинематограф намеренно усложненный, символический, ребусный. Не моя манера. Хотя считаю, что это отнюдь не значит, будто такой манеры не должно существовать в искусстве. Напротив, её придерживаются и отстаивают люди в высокой степени талантливые… В “Ивановом детстве” Тарковского есть незабываемый для меня кадр — лошадь жует яблоки. Да, это символический кадр… Но он родился не от желания удивить, загадать загадку, а от огромного чувства сострадания к тому ужасу, который претерпел в войну народ. Я ужаснулся правде — какая она страшная, объемная!.. Но мне и в литературе не нравится изящно-самоценный образ, настораживает красивость…”.
…Наша длинная, не один день продолжавшаяся беседа однажды прервалась появлением некоего гостя. В тот вечер Шукшин назначил мне встречу на… одиннадцать часов. В одиннадцать вечера ровно я появилась у Шукшина. Но он был не в самом лучшем состоянии. И часто, вырывая у меня блокнот, сам что-то быстро писал в нем… И как раз в этот момент пришло избавление. Раздался звонок в дверь, и появился Василий Белов… Помню, меня тогда поразила фраза, сказанная Шукшиным: “Вы уж меня извините, нам придется прерваться… Видите, Вася Белов пришел. Вот писатель! Что я перед ним!..” Ручаюсь — в словах Шукшина не было никакого самоуничижения…”.
В заключение Валентина Иванова приводит такой характерный отрывок из беседы с великим русским писателем и режиссером:
“Я мечтаю поставить фильм об одном дне в моем родном селе. Этот день — Девятое мая. У меня на родине очень просто и доходчиво поминают тех, кто погиб на войне. Человек из сельсовета встает на стул или табуретку и читает фамилии — что-то около трехсот человек. Подсмотреть бы камерой глаза стоящих вокруг людей, не тревожа их, ничем не смущая, не обрушивая попутно лавину ретроспекций… Разве, может быть, параллельно монтируя, показать класс в школе, где учитель вызывает детей с теми же фамилиями — внуков погибших”.
“Так он сказал, как припечатал, и я навсегда это запомнила”, — заключает автор книги.
Читать дальше
