СТРАНА СВЯТЫХ ЧУДЕС
В благословенный день конца июня в северо-западном углу России перед просторной чашей озера, которое нежит в себе синеву небес со всеми облаками, я перебираю, перебираю в памяти три счастливые поездки к истокам родной веры, в страну, которую мы менее всего отождествляем с этой верой и на которую не ссылаемся даже в самой историко-объективной религиозной литературе. Эта страна — Турция.
Она ворвалась в мое сердце случайно. Как случайно в человеческой жизни всё — от часа рождения до часа смерти. Закономерна только сама жизнь, а не события в ней. Турции просто пришла пора, а уж какие там столпились обстоятельства и как они строились — это забота жизни. Ну и чтобы с самого начала не вводить в заблуждение, надо сказать, что, конечно, не собственно Турция, а ее христианская часть, ее византийское и довизантийское прошлое.
Наверное, дело в том, что что-то стало шататься в моем православном стоянии. Появилась не то что усталость, а привычка: приходит суббота — надо ко всенощной, приходит воскресенье — к литургии. Отстоял, даже почитал по послушанию, а душа молчит. И в исповеди быт переберешь, а про главное и не знаешь, как сказать — про эту привычку. Про то, что при причастии сердце не горит. Про то, что у тебя уж будто и не вера, а одно умозрение, которое ты при случае легко изложишь и даже сомневающегося брата ободришь, а только прежнего тревожного чувства, в котором мешались полет и сомнение, сухой жар и слезы, готовность и ясность, уже в себе не почувствуешь. Надо возгревать себя чтением, множить книги. На минуту окрепнешь, вспыхнешь от точного примера, глубокой мысли, сильного образа — и опять под защиту привычки. А это уж не служба, а обман. Это ты уже не перед Богом стоишь, а перед общиной и батюшкой и перед своей привычкой. Наверное, временами оно можно и даже нужно так, потому что Церковь — это вы вместе, и если в тебе сердце молчит, то в этот час оно говорит в другом и он братски покрывает тебя своим небом, как в другой час ты покрываешь его молчание своим. Но когда ты перестаешь слышать покров братской молитвы, когда немота твоего сердца затягивается, когда книги смолкают, надо брать дорожный посох и выходить в путь. Надо оставлять стены быта и повседневных обязанностей, которые имеют обыкновение заслонять звезды, и оказываться в поле, чтобы под ногами была дорога, а над головой небо. Храм, по-настоящему, — это всегда путь, и каждый день он ведет кого-то светлой дорогой или просто поднимает с колен изнемогшее сердце слабого и опускает на колени негнущееся сердце гордого, и это краткое движение оказывается длиннее иных многолетних путей.
* * *
Уже ночь над Стамбулом была прекрасна. Река огней сияла вдоль Босфора, и этот сверкающий, ликующий драгоценный поток все не хотел кончаться, словно мы не летели, а катили вдоль него на неспешной небесной колеснице. Река была золотая, горячая, убранная алмазами белых огней, и сам просился на язык бедный пушкинский барон в час торжества: “Я царствую!.. Какой волшебный блеск!”.
Пока садились, уткнулся глазами в спинку переднего кресла — скучающей рукой была выписана вся родная география — Архангельск, Никополь, Кострома, и тут же “Ахмет + Тамара” — люди живут в самолетах, и Стамбул им не новее Костромы. Это было сразу видно в таможенном зале. Никак было не представить отчаяния булгаковских беглецов, ужас изгнания и низвержение смысла истории и жизни для маявшихся здесь после революции героев “Бега”. Громкоголосые смешливые молодые люди бросали паспорт контролю не глядя, уверенным жестом новых хозяев, и уже спешили к известным им дверям и транспорту: работа, конвейер, подлинно — челноки.
Да и нам надо было спешить: через час с другого конца города уходил последний автобус на Анталию, к Средиземному морю, через всю страну. Ночной город торопился показаться низкой застройкой, страшной теснотой, наглой роскошью небоскребов, вечным столичным праздником и рабочей повседневностью. Стремительно пролетел мост над бездной пролива, кое-где иллюминованного огнями судов, сверкнули на минуту вдали такие узнаваемые, Бог знает как с детства проникающие в сознание тяжелые купола Софии в злых иглах минаретной стражи, и вот уже — Азия, раскинувшийся на полсвета вокзал, где, когда бы не сопровождающий человек, легко было сгинуть навсегда, как в чреве китовом.
Наш автобус уже стоял в череде других, и кипела вокруг не по ночному времени шумная молодая толпа в турецких флагах и каких-то бодрых ритмических лозунгах — оказалось, юноши уходят в армию. Они счастливы, трезвы, горячи. Матери и возлюбленные не смеют плакать, потому что для юношей служба — честь и гордость, хотя тайком, конечно, матери вполне по-нашему прижимают руки к щекам.
Читать дальше
