“Не убоюсь признаться вам: не хочу существования Польши, не хочу имени поляка, если мне быть невольником короля”... Почти то же сказал уже умиравший князь Радзивилл. И даже архиерей Коссаковский, который бы, казалось, должен был показывать пример признания и почитания власти, заявил:
“Врагом отчизны следует считать того, кто дерзнёт предлагать наслед-ственность престола” (“Русская Старина”. 1900, т. 103).
Из той же гордыни выросло и другое злое зелие: презрение к низшим и унижение других. Ведь подумать только, что народ простой, особенно из русских областей, получил название “хлопов”, холопов... Уж не знаю: от какого слова? От слова ли хлопать, или падать до земли, или от слова “хлопать”, бить? Но слово унижающее... Или другое слово было в том же Западном крае про народ: это — “быдло”, то есть скотина (от слова бодать, бык? — не знаю)... Какое нужно иметь неуважительное отношение к личности, чтобы именовать так своего брата, да ещё и христианина же!
А между тем, такое презрительное отношение не выпарилось из польской души чуть ли не до последних дней. Позволю рассказать случай из собственной жизни. Как-то в Сербии, а может быть в Австрии, я вхожу в вагон и беру место в отделении, где сидел только всего один старый, с большими седыми усами, человек. Вот, думаю, духовному лицу со старичком-то особенно уместно и приятно будет. Но не успел я ещё и разложиться, вижу, мой сопутник повернул лицо своё от меня к окну и очень явственно прошептал, конечно, в мою сторону: “Пся крэв”, — это известное польское бранное слово...
Признаюсь, и тогда я не обиделся, и сейчас тоже не загоревал бы о себе. Но мне стало за негобольно: какая, подумал я, больная душа! И так я уже больше не заговаривал с ним... А мы, русские, были беженцами, изгнанниками... Прошло 20 лет самостоятельной великодержавной Польши: что же, изменилось ли их сердце? Я не жил в Польше. Но вот недавно читаю книгу про путешествие одного русского, советского писателя в Европу. И что же вижу? Лучше выпишу.
Граница. Станция Здолбунов. В купе, кроме автора, едет какая-то интеллигентная женщина, довольно смелого характера, свободно владеющая немецким, французским, итальянским языками. Жандармы заговаривают с нею о паспортах. Она говорит на всех языках. Не понимают. Наконец, она обращается уже по-русски. Пан-агент страшно краснеет. Оказывается, он русского языка совсем ничего-де не понимает. Раздосадованная путешественница нервничает и по-русски говорит открыто:
“Вы должны знать какой-нибудь язык, если занимаете такую должность!” О, лучше бы она этого не говорила...
“Вы слышали, прошу, пане! — обращается агент к другому чиновнику, — она нас будет учить!”...
Пламя из глаз пана агента перелетает на щёки других панов, контролёров и агентов. Они бледнеют, как смерть, а затем вспыхивают огнём гнева. Весь ревизионный зал гудит и шипит... И вдруг раздаются эти старые, старые слова:
“ Пся крэв, хочешь ехать через Польшу, так сама учи польский язык. Должна знать, если хочешь ехать через Польшу...”
Пан агент бросает вокруг себя такие взгляды, точно хочет пронзить наши бедные сердца острием своего гонора. Нам становится страшно” (Книга “Голуби мира” Микитенко, Москва, написана всего лишь в 1933 году: наши дни почти).
Прошу (слушателей и читателей) не думать, что я желаю вызвать у них раздражение против поляков. Нет: хочу лишь показать болезнь человеческую, чтобы потом объяснить последствия её, а возможно, и поставить прогноз на будущее.
Такова одна из самых острых сторон польского характера: гонор.
Одновременно с этим все исследователи польской психологии отмечают другое у них свойство: необычайную возбужденность, горячность, вспыльчивость, восприимчивость, нетерпеливость, легкость, воспламеняемость. Приведу два-три примера. Не раз Польша находилась за последние два столетия в крайней смертельной государственной опасности. Варшаву осаждают враги. А паны закатывают балы... При короле Понятовском решаются последние часы Польши; сейм не может придти к решению об ограничении “либерум вето” и о предоставлении некоторых прав низшим классам, а тут же задаётся королём пир на 4 000 человек.
“Бал для поляков — первая необходимость”, — писал потом о них генерал Сиверс своей дочери. И даже сам Костюшко, этот прославленный, и недаром, герой национальной Польши, недостаточно приготовился к восстанию против таких сильных противников, как Россия и Пруссия. А его сотрудники выступили, даже не дождавшись его. Впоследствии, на допросе в Петербурге друг Костюшко Урсин-Немцевич дал такое показание по вопросу: почему они подняли восстание с другими?
Читать дальше
