Среди старообрядцев-поморов, из среды которых вышел Никола Клюев, были явные и тайные Рюриковичи — вспомним хотя бы знаменитых авторов “Поморских ответов” братьев Денисовых, князей Мышецких. Но Клюев утверждает, что он еще и потомок лапландского князя, Калевалов волхвующий внук … Впрочем, генеалогия в ея истинном смысле включает в себя не только (и не столько) наследие вещественного семени, но еще и пробуждение внутренних обителей микрокосма, тождественного макрокосму (по преп. Максиму Исповеднику), а следовательно, и истории. “Сказание об антихристе”, датируемое ХV в., прямо говорит об особом роде царей-нагомудрецов, отроков Маковицких . Из них-то в последние дни истории и выйдет на противостояние антихристу тезоименитый первоархангелу царь Михаил. Цари эти — Адамовы внуци, близ рая живущи . Любимый образ Клюева — дед. Потому-то
Золотой пирог новоселий
Испечет багряный Адам.
Или еще:
Кто раз заглянул в ягеля моих глаз,
В полесье ресниц и межбровья,
Тот видел черты, где берестяный Спас
Лобзает шафранного Браму,
Где бабья слезинка, созвездием став,
В Медину ведет караваны
И солнце Таити — суропный калач —
Почило на пудожском блюде.
А единожды Клюев без обиняков опознает себя не более и не менее, как царем из Давыдова красного дома , призванного соединить архангельский говор с халдейским . Но не из тех же ли нагомудрецов и сам царь Давыд — светлоглазый и светловолосый, даже внешне отличный от прочих израильтян возлюбленный Божий?
Давайте вдумаемся в совпадение — разумеется, не случайное — буквального и сокрытого смыслов последней цитированной клюевской строки. Конечно, русский Север, архангельский край. Конечно, древняя Халдея… Но… Что такое архангельский говор? Это таинственный “сирский”, или “сурский”, царский язык ангелов, язык птиц и одновременно воинства, ведомого святым архистратигом Михаилом, воеводой последних времен. А халдейский? Обратим внимание на корень khld, kld, klt. Халдейский, колдовской, кельтийский — некоторые исследователи указывают на единый корень этих слов, кстати, близких и по значению. Что все это значит? Не прочтение ли молитвы святого Симеона Богоприимца — свет во откровение языком и славу людий твоих Израиля ?… На самом деле, о чем бы мы ни говорили, будет все об одном — о Нем, о Царе царей.
Разумеется, ничего не понимают те, кто отрицают глубочайшее Православие, Правоверие поэзии Клюева, кто изображает его “язычником”, “хлыстом” и даже “сатанистом”. Да, даже так, приходилось и такое слышать от одного из весьма известных “православных” моралистов наших, наследников Феофана Прокоповича. Оставим это последнее без ответа; что же до “хлыстов”, то зададим вопрос: а существовали ли вообще хлысты как нечто вполне определенное, структурно оформленное, или же речь может быть скорее о некоей особой настроенности, духовно-душевном складе, вовсе не обязательно воплощенном в сектантстве, но неотъемлемо присутствующем в лоне нормальной ортодоксии? Не случайно “розыски” о хлыстах почти всегда оканчивались ничем. Не случайно и Василий Васильевич Розанов, очень близкий по внутреннему своему “умострою” к Клюеву, с присущей ему “розановщиной”, то есть склонностью к предельному, до абсурда, заострению, оборонил как-то, что разница между хлыстами и монахами в том, что вторые получают от правительства ордена, а первые нет.
Так кто же такой Клюев? Черты царственности очевидно ему присущи. По крайней мере, в своем малом мiре, поэтическом микрокосме, который всегда есть и макрокосм. Вспоминается Сирано де Бержерак, бытописатель “иного мiра”, чье имя Эжен Канселье расшифровал как Cir en O , “царь в нуле”, подразумевая, что ноль тождествен бесконечности. В стихах, особенно после 1917 года, Клюев создал очевидные очертания Царства Конца, последнего преддверия Царства Небесного в истории. Он знал, что
В русском коробе, в эллинской вазе,
Брезжат сполохи, полюсный щит,
И сапфир самоедского князя
На халдейском тюрбане горит.
И еще:
Все племена в едином слиты:
Алжир, оранжевый Бомбей
В кисете дедовском зашиты
До золотых, воскресных дней.
Но самое главное не в этом. Главное в том, что этот преображенный мip вовсе не отделен от нас временной преградой, и, собственно, разговор об истории здесь условен, как условно, а точнее, иллюзорно само время, неотъемлемый спутник и двойник смерти. Ибо
Читать дальше
