Мое восхищение им было скорее политическим, чем поэтическим. Меня восхищала отвага, храбрость, которую он проявил в 1964 году.
Да, этого у него в самом деле было хоть отбавляй — отваги.
К тому же, когда встречаешь такого человека, как Иосиф, чувствуешь, видишь нечто в глубине взгляда, внутреннюю энергию. Мне интересно, как представлял себе Иосиф свою дальнейшую литературную жизнь. Где она должна была происходить? Какая песчинка была между створками? Чему предстояло стать творческим раздражителем?
Но он знал, что умирает. На самом деле он заигрывал со смертью задолго до срока, со времен первого инфаркта, если не раньше. Я помню наш разговор после первой операции на сердце. Я сказала: «При условии, что вы бросите курить, Иосиф, вам еще лет десять гарантировано». Он ответил: «Валентина, жизнь замечательна именно потому, что гарантий нет, никаких, никогда». Если бы вы вовсе не были знакомы с Иосифом, каким бы вы его себе представляли, прочитав, скажем, «Коллекционный экземпляр»?Автор — поэт? университетский профессор? любитель-психолог? Его анализ явления правилен? глубок? поверхностен?
Для меня было увлекательно то, что Иосиф вообще заинтересовался шпионскими делами, потому что с этим связаны все основные вопросы литературы: кто я такой? перед кем я несу ответственность? кому я верен? что для меня истинно? Вы исследуете мир, исследуя в то же время самого себя. Именно создаете контраст между своими чувствами и своим поведением. Вам мое общество может быть противно, но я об этом никогда не узнаю, поскольку у нас вежливые формы существования. Может быть, вы донесете обо мне новому КГБ — я об этом не узнаю никогда. В некотором роде русские до Фрейда узнали о психологии больше, чем после.
Потому что это было связано с выживанием.
Да, с выживанием, отсюда проникновенность русской литературы. Инстинктивно у русских больше понимания человеческой природы, чем у любого ученого специалиста. Я полагаю, Иосиф обо мне знал больше, чем психоаналитик узнал бы за двадцать лет.
Если это так, то это еще и потому, что он поэт. Вы сейчас сформулировали то, что Иосиф сказал в одном из своих интервью: «Я всегда полагал и до сих пор полагаю, что человеческое существо должно определять себя, в первую очередь, не этнически, не расой, не религией, не мировоззрением, не гражданством и не географической, какой бы она ни была, ситуацией, но прежде всего спрашивая себя: „Щедр ли я? Лгун ли я?“»
Перевод с английского Льва Лосева
МИХАИЛ ХЕЙФЕЦ [8] Михаил Хейфец (род. в 1934 г.) — в прошлом ленинградский, ныне израильский литератор, работавший преимущественно в жанре исторической публицистики. В 1974—80 годах отбыл срок за написание статьи "Иосиф Бродский и наше поколение", предисловия к пятитомному (так называемому марамзинскому) собранию сочинений Бродского. В лагере и ссылке написал (и опубликовал в Париже) три книги о советских лагерях. Был выдворен из СССР после отбытия срока. Сотрудник Иерусалимского университета и газеты "Вести". Автор двенадцати книг.
, ИЮЛЬ 2004,МОСКВА
Когда вы впервые услышали имя Иосифа Бродского?
В молодые годы у меня был друг (одно время — самый близкий мне человек), обладавший особым даром — Владилен Травинский, отставной милиционер, журналист, автор популярных тогда книжек про Черную Африку. Владька обладал совершенно удивительным природным талантом — организатора общественных сил. Вокруг него всегда крутилась куча необыкновенно интересных людей, и так «притягательно» этот человек был устроен, обладал таким чутьем на перспективные таланты, что они задерживались в его кругу надолго. Я без конца посещал его съемную квартирку на Пионерской улице и оказался к той компании «сопричастен»…
Через Травинского я познакомился с Борей Стругацким (тогда всего лишь — соавтором «Страны багровых туч»), с Мишей Шемякиным (для него Владька организовал самую первую в жизни этого художника персональную выставку в журнале «Звезда», где Травинский служил), да и с другими, впоследствии известными людьми…
Однажды Владька принес на службу, в редакцию «Звезды», десяток стихов, переписанных ручкой на листиках — едва ли не автографы неизвестного поэта. Откуда он их добыл — я не спрашивал, думаю, через Сэнди Конрада (Александра Кондратова). Было это примерно в конце 1959-го либо в начале 1960 года. Проглядев их, я понял с первого мига, что передо мной стихи поэта, о каком мечтает любое поколение. Там были юношеские стишки, которые Бродский потом всячески скрывал от публикаций — о них его поэтический учитель Евгений Рейн как-то упомянул: «Обычные геологические вирши»… Верно, но ведь Рейн и сам, причем сразу, с первого прочтения, прочувствовал необычность личности автора, особость его, ни на кого из пишущей братии в Ленинграде непохожего — потому и обратил на него внимание, потому выделил сразу — сам признался… Прощай, позабудь и не обессудь. А письма сожги, как мост.
Читать дальше