Сергей Костырко - Шкала Залыгина

Казалось, литературные и общественные интересы писателя определились. Но покуда его собратья по перу догрызали геологическую романтику, Залыгин публикует в 1964 году оглушительную по тем временам повесть "На Иртыше". Впервые в советской подцензурной печати была сказана правда о коллективизации, впервые коллективизация осмыслялась не в канонической шолоховской интерпретации, а как трагедия российского крестьянства, и шире - национальная катастрофа. В качестве высочайшей оценки повести гуляла по Москве изустно передаваемая фраза Солженицына: "Это хорошо, что есть такая повесть. Теперь я могу об этом не писать". Имя Залыгина встало в значимый тогда, самый сокровенный для читателя ряд: Солженицын, Абрамов, Белов, Можаев...

Сегодня, когда новизна самого подхода к оценке коллективизации уже не поражает новизной, повесть "На Иртыше" не утратила ничего, более того, сегодня-то как раз она и имеет возможность быть прочитанной во всей полноте своего содержания. Но в момент появления повести ошеломляющий публицистический заряд этой вещи закрыл глубинный смысл. И Залыгину пришлось снова и снова возвращаться и развивать любимые мысли уже в целом цикле своих романов на материале русской жизни начала века: "Соленая падь" (1968), "Комиссия" (1975), "После бури"(1985). Этот романный цикл можно было бы определить как специфически залыгинский жанр историческо-философского романа в нашей литературе. И писатель, создающий это грандиозное здание, мог бы наконец обрести покой - в самом деле, что может быть значительнее той работы, которую он делает. Теперь-то главной писательской задачей Залыгина, казалось, должно было бы стать до-писание, до-воплощение задуманного.

НО ЭТА "СТРОИТЕЛЬНАЯ ПЛОЩАДКА" для Залыгина оказалась мала. Залыгин в очередной раз удивляет своего читателя - в 1973 году публикует роман "Южноамериканский вариант", сугубо "городское" повествование о душевной маяте современной интеллигентной женщины. (И тогда же пишет глубокое и тонкое по мысли эссе о Чехове - отдельная страница залыгинского творчества.) И снова критика в недоумении: за каким поколением числить, к какому отряду советских писателей отнести Залыгина? Он свой практически в любой компании, и при этом во всех этих компаниях ему тесно.

Простая мысль, что ни к какому литературному поколению, ни к какому, даже самому "передовому отряду" советских писателей Залыгина относить не надо, хотя бы потому, что он "относится" к русской литературе и ни к чему больше, - критике не приходила в голову.

Деятельность Залыгина-редактора могла бы стать великолепным финалом любой литературной биографии. Редактором Залыгин был замечательным. Он смог вернуть "Новому миру" лидирующее положение в русской журналистике, сделал его тем органом, с помощью которого общество и литература восстановили свои права на мысль и слово. Но и в эти труднейшие годы профессиональная жизнь Залыгина не ограничивалась редакторской жизнью. Залыгин не был классическим редактором журнала, он был писателем, который редактирует журнал, - очень существенное уточнение. Это сказывалось и в самом стиле его редакторской работы (вот, например, его реплика на редакционной летучке: "Странный какой-то этот писатель NN. Его попросили изменить то-то и то-то. Он изменил. Потом его попросили переделать конец. Он переделал. Потом я сказал, что героиня не свое имя носит. Он тут же придумал ей другое имя... Что такое?! Ну хоть бы он разочек уперся!"). Но самое главное, что будучи редактором самого известного и, соответственно, самого трудозатратного для работающих в нем людей журнала, Залыгин оставался писателем. Более того, конец восьмидесятых и девяностые годы оказались одним из самых плодотворных и ярких периодов его творчества.

90-Е ГОДЫ ДЛЯ МНОГИХ в нашей литературе стали не только "поминками по советской литературе", но и как бы поминками по русской литературе вообще; то, что начало происходить в стране, в литературной и журнальной жизни, отдалось стоном и скрежетом зубовным в литературной среде: "Какую литературу загубили!".

До сих пор стонут.

Действительно, из классиков 60-70-х, начала 80-х равновесие удержали очень немногие. Новые времена почти полностью разрушили уже сложившееся и десятилетия функционировавшее здание русской литературы, и сказанное касается не только нормативно-советских классиков. Залыгин же, как писатель, прошел сквозь это время, как бы даже и не заметив катастрофичности его для искусства. Напротив, это время было для него необыкновенно плодотворно - два романа, несколько повестей и цикл рассказов, почти каждый из которых становился объектом литературно-критических разборов. Проза Залыгина этих лет - проза человека, полностью открытого своему времени, абсолютно живая и современная. Залыгин в новых исторических условиях держался с удивительным достоинством. Он вел свой диалог со временем и историей на равных - не учеником и не учителем-пророком.