Томас Элиот - Назначение поэзии

Я сказал, что объяснение может стать необходимым шагом на пути к пониманию поэзии. Мне кажется, однако, что иную поэзию я понимаю без объяснения, например, шекспировское

Full fathom five thy father lies

Отец твой спит на дне морском.

(Перевод М.Донского)

или эти строки из Шелли:

Art thou pale,for weariness

Of climbing heaven and gazing on the earth.

Ты так бледна,

Устав на небеса взбираться

и на землю глядеть.

Как чаще всего бывает с поэзией, я не вижу здесь ничего, что требовалось бы пояснить — то есть ничего такого, что помогло бы мне лучше понять стихи и, следовательно, полнее ими проникнуться. И, как я уже намекнул, иногда объяснение может даже отвлечь нас от стихотворения как поэзии вместо того, чтоб подвести нас к пониманию его. Пожалуй, лучшим доказательством того, что я не обманываюсь, полагая, что понимаю, к примеру, лирику Шекспира и Шелли, процитированную выше, является то, что оба эти стихотворения по- прежнему доставляют мне столь же острое наслаждение, что и пятьдесят лет назад.

Таким образом, отличие литературного критика от критика, превысившего границы критики, не в том, что он занят "чистой" литературой или ничем другим не интересуется. Такому критику почти нечего было бы сказать нам, ибо его "литература" была бы чистой абстракцией. Поэтам интересна не только поэзия — в противном случае их поэзия была бы пустой: потому они и поэты, что их главное желание — воплотить свои опыт и мысли (а чувствовать и думать значит интересоваться не только поэзией) — в стихах. И литературный критик тот, кто видит свою главную цель в том, чтобы помочь читателям понять поэзию и испытать радость от общения с нею. Подобно поэту, он должен быть человеком широких интересов, ибо литературный критик — это не просто технический эксперт, изучивший правила и подгоняющий под них писателей, о которых судит: это всесторонне реализовавший себя человек, с убеждениями и принципами, знаниями и жизненным опытом.

Поэтому о любом сочинении, предлагаемом нам в качестве литературной критики, мы вправе спросить: ставит оно целью читательское понимание и наслаждение поэзией? Если нет, оно все равно может быть делом законным и полезным. Но судить о нем надо как о вкладе в психологию, социологию, или логику, или педагогику, или еще какую-то науку, и судить не писателям, а специалистам. Не следует отождествлять также и биографию с критикой: биография обычно хороша тем, что фактами она иногда открывает путь к дальнейшему пониманию. Но она же, переключая внимание на поэта, может увести нас от поэзии. Не надо смешивать знание — фактическую информацию об эпохе, общественных условиях, при которых жил поэт, об идеях того времени, что читаются у него между строк, о состоянии языка в ту эпоху — с пониманием его поэзии. Такое знание фактов, как я уже сказал, иногда необходимо как предварительный шаг; кроме того, оно обладает самостоятельной исторической ценностью. Но что касается оценки поэзии — тут оно может лишь подвести нас к двери, а ключ мы должны найти сами. Ибо смысл приобретения такого знания не в умении спроецировать себя в отдаленную эпоху и способности воспринять стихи так, как мог бы современник поэта, — хотя и в таком опыте есть своя ценность. Главное — освободиться самим от ограниченностей своего времени и освободить поэта, чьи стихи читаем, от ограниченностей его эпохи и прямо соприкоснуться с его поэзией, обрести живой опыт. Самое важное, когда читаешь, скажем, оду Сафо, не в том, чтобы вообразить себя греком-островитянином, жившим две с половиной тысячи лет назад. Важен опыт, единый для всех людей разных времен и языков, способных радоваться поэзии, важен импульс, передаваемый через эти два с половиной тысячелетия. Поэтому я больше всего благодарен критику, который может убедить меня посмотреть на то, чего я раньше никогда не видел или смотрел только глазами, затуманенными предрассудком; критику, который сумеет развернуть нас лицом друг к другу и затем оставить наедине. С этого момента я должен буду полагаться на свою собственную способность чувствовать, понимать и быть мудрым.

Если в литературной критике делать упор только на понимании — нам грозит опасность рано или поздно съехать на простое объяснение. Нам даже угрожает опасность подмены критики наукой, хотя она ею никогда не была и быть не может. С другой стороны, переоценивая наслаждение, мы рискуем впасть в субъективность и импрессионистичность, и тогда от нашего наслаждения будет не больше проку, чем от простого развлечения и досужих разговоров. Тридцать три года назад, видимо, именно этот второй, импрессионистический тип критики вызвал у меня то раздражение, с которым я, чувствуется, писал о "назначении критики". Сегодня, мне кажется, мы должны больше остерегаться критики чисто объяснительной. Но я не хочу оставить у вас впечатление, будто я осуждаю критику нашего времени. Эти последние тридцать лет были, на мой взгляд, блестящим периодом в английской и американской литературной критике. Оглядываясь назад, я даже думаю, слишком блестящим. Как знать?