Анна Гейфман - Революционный террор в России, 1894— 1917

Боязливы люди стали — Вкусный плод у них в опале.

Повстречаюсь с нашим братом — Он питает страх к гранатам.

С полицейским встречусь чином — Он дрожит пред апельсином(28).

Появились афоризмы по поводу взрывных устройств: «Счастье подобно бомбе, которая подбрасывается: сегодня — под одного, завтра — под другого»(29). Шутки шутками, но этот черный юмор зачастую отражал общее недовольство социальной, экономической и политической действительностью. Один популярный анекдот высмеивал министра финансов графа Сергея Витте, который якобы решил заменить золотые деньги динамитом, поскольку динамит течет в Россию, а золото — утекает(30).

Всплеску террористических настроений в начале века предшествовал период относительного спокойствия, который начался после убийства членами «Народной воли» Александра II в 1881 году. Несмотря на продолжавшуюся подпольную агитацию насильственных действий изолированными революционными группировками, в России за это время не было совершено ни одного крупного террористического акта (за исключением неудавшегося покушения на жизнь Александра III 1 марта 1887 года, предпринятого группой подпольщиков, в которую входил старший брат Ленина Александр Ульянов). Таким образом, время между этим покушением и серединой 1890-х годов было затишьем перед бурей. До самой смерти Александра III осенью 1894 года продолжатели дела «Народной воли» намеревались свести счеты с человеком, в котором они видели виновника разгула тирании в стране. В 1893 году, например, полицейские агенты сообщали о подготовке террористического акта «первостепенной важности»(31). Естественная смерть Александра III не остановила сторонников террора, особенно находившихся за границей; они продолжали вынашивать планы крупных убийств сразу же после воцарения Николая II, еще перед тем, как новый царь определил свою политику; в центре этих планов по-прежнему стояло цареубийство. Другие заговорщики продолжали разработку новых взрывных устройств — бомб, начиненных гвоздями. Все же решено было ничего не предпринимать до коронационных торжеств, чтобы дать Николаю шанс объявить курс на политические реформы и уступки оппозиции(32). Когда же новый царь заявил, что он будет неуклонно продолжать политику своего отца, цареубийство снова стало главной целью всех сторонников террора(33). Эта цель была, однако, неосуществима и абстрактна, хотя и оставалась излюбленной и нежно лелеемой мечтой этого поколения радикалов. Их фантазии на эту тему доходили до невероятных проектов вроде сооружения летательного аппарата для сбрасывания бомб на Зимний дворец(34).

В это же время большое число революционеров, наиболее ярким из которых был живший тогда в Лондоне и вскоре ставший знаменитостью Владимир Бурцев, начали открыто говорить о том, что пришло время для новой волны политического терроризма, подобной событиям 1879–1881 годов, и даже более мощной. Не оставляя мысли о цареубийстве, они теперь рассматривали и менее важных государственных деятелей как подходящие объекты для террора(35).

В России же небольшая экстремистская группа, образованная в начале 1901 года, члены которой называли себя социалистами-террористами и своей главной целью ставили проведение террористических выступлений, объявила своей первой задачей убийство министра внутренних дел Дмитрия Сипягина. Резолюция этой группы показывает, как важно для ее членов было общественное мнение: они объясняли свой выбор жертвы в частности тем, что убийство реакционного министра получит полное одобрение со стороны не только оппозиции, но и всего русского общества. После Сипягина эта группа намеревалась убить обер-прокурора Синода Константина Победоносцева и только тогда, набравшись боевого опыта, обратиться к планам покушения на жизнь Николая 11(36).

До образования Партии эсеров анархисты и представители неонароднических кругов, верные идеям разгромленной «Народной воли», были особенно активны в разработке планов политических убийств(37). Практика терроризма постепенно распространилась и на окраины империи, к примеру — на Польшу, где члены Польской социалистической партии уже с конца XIX века время от времени уничтожали «врагов революции», в том числе полицейских осведомителей и штрейкбрехеров. Некоторые еврейские антиправительственные группы также начали говорить о необходимости создания боевых организаций и вступления на путь террористической борьбы(38). Но большая часть немногочисленных терактов этого времени все-таки была совершена боевиками нового типа: малоизвестными лицами, экстремистами с неопределенными идейными убеждениями, не принадлежавшими ни к каким организациям и действовавшими по собственной инициативе(39). Уже к 1897 году некоторые из таких лиц прибегали к беспорядочному насилию по сугубо личным мотивам. В одном случае некий рабочий Андреев, уволенный с предприятия, выразил свое недовольство социально-экономическим порядком нападением на представителя режима — армейского генерала, приехавшего на концерт в Павловск(40). Некоторые акты индивидуального террора в это время имели более ясно выраженную политическую направленность; самый известный из них — убийство 4 февраля 1901 года консервативного министра образования Н.П.Боголепова студентом Петром Карповичем, незадолго до того исключенным из университета(41). Это было первое политическое убийство в XX веке. Вероятно, основное значение этого теракта было в том, что он оправдал предсказание, сделанное ранее несколькими приверженцами террористической деятельности: первая удачная бомба соберет под знамя террора тысячи сторонников, и тогда денежные средства потекут рекой(42). Российские радикалы явно устали от вечных споров по теоретическим и программным "опросам, считая эти прения пустой тратой времени и сил. Все больше преобладало мнение, что «пока правит деспот, пока все в стране решает самодержавное правительство, никакие дебаты, программы, манифесты не помогут. Необходимо действие, настоящее действие… и единственно возможное действие при нынешних условиях — это самый широкий, разносторонний террор»(43).