Илья Эренбург: Война. 1941—1945

Придя в себя после поражений 1941–1942 годов, цензура свирепела. В 1943 году набрали книгу Эренбурга «Сто писем» (письма фронтовиков), однако набор рассыпали, а напечатали ее в Москве… по-французски… В мемуарах Эренбург написал обо всем этом поневоле иносказательно: «В 1943 году начали собираться те тучи, которые пять лет спустя обложили небо. Но враг еще стоял на нашей земле. Народ стойко воевал, и была в его подвиге такая сила, что можно было жить честно, громко, не обращая внимания на многое. Я твердо верил, что после победы все сразу изменится. Теперь, оглядываясь назад, мне приходится то и дело признаваться в наивности, в слепоте. Это легче, чем в свое время было верить, порой наперекор всему. Я вспоминаю беседы на фронте и в тылу, перечитываю письма, — кажется, все тогда думали, что после победы люди узнают настоящий мир, счастье. Конечно, мы знали, что страна разорена, обнищала, придется много работать, золотые горы нам не снились. Но мы верили, что победа принесет справедливость, что восторжествует человеческое достоинство… Мы можем только горько усмехнуться, вспомнив мечты тех лет, но никто себя за них не осудит».

Одна из самых больных и горьких тем этой книги — еврейская. Эренбург — человек русской культуры — не знал еврейского языка и считал себя ассимилянтом, хотя в молодости не раз к теме своего еврейства обращался. Он честно сказал о себе 24 августа 1941 года на митинге в Москве: «Я вырос в русском городе, в Москве. Мой родной язык русский. Я русский писатель. Сейчас, как все русские, я защищаю мою родину. Но гитлеровцы мне напомнили и другое: мать мою звали Ханой. Я — еврей. Я говорю это с гордостью. Нас сильней всего ненавидит Гитлер. И это нас красит». По мнению партаппарата, с 1943 года это уже отнюдь не красило. Не проявляй Эренбург настойчивости, воли и изобретательности, не смог бы он пробиваться на страницы газет с напоминанием, что, вопреки лжи антисемитов, евреи воюют никак не хуже других народов СССР. Так, статью «Евреи» напечатали только потому, что до ее появления Эренбург написал статьи о казахах, узбеках, татарах и других воюющих народах СССР. В этой книге впервые публикуются и две статьи, в войну напечатанные только в переводе на идиш — печатать их по-русски не позволили. И все-таки даже в этих статьях Эренбург, и он сам это понимал, не был так свободен, как, скажем, Юлиан Тувим, написавший в Нью-Йорке обращение «Мы, польские евреи…». Оно было написано кровью и Эренбурга потрясло (не раз он его цитировал — даже в «Правде»: «Антисемитизм — международный язык фашистов»); замечу, что полного его перевода на русский нет и поныне…

Масштаб Холокоста Эренбург смог осознать лично, объездив освобожденные Украину, Белоруссию, Литву. Спаслись единицы. 22 июня 1944 года он писал в Донбасс чудом уцелевшей девочке Фриде Абович: «Дорогая Фрида, я счастлив, что ты спаслась и что тебе теперь хорошо живется. Храни память о твоем отце, люби в жизни правду и добро, ненавидь зло, суеверия и свирепость, которые ты увидела в лице фашистов и предателей.

Учись хорошо, нашему народу нужны ясные головы и умелые руки. Помни, что у тебя на свете есть старый друг — писатель Илья Эренбург, который тебе всегда поможет в жизни…» Написал Эренбург и донбассцу Д. И. Романцу: «Дорогой Даниил Иванович, сердечно благодарю Вас за Ваше письмо и еще раз хочу высказать Вам свое восхищение перед Вашим поведением, достойным советского патриота и благородного человека. Я благодарен Вам как советский человек, как русский писатель и как еврей за спасение маленькой Фриды. О Вашем поступке обязательно напишу в газете и пришлю Вам газету. Прошу Вас считать меня Вашим другом и обращаться ко мне в случае надобности…» Напечатать статью о Романце Эренбургу, однако, не позволили.

Статьи Эренбурга 1941–1942 годов отличались от статей 1944—1945-го не только настроением (барометр войны указывал на победу). Когда война вышла к границе СССР, призыв скорее освободить оккупированные земли естественно сменился призывом на века избавить человечество от фашистской угрозы, темой сурового, справедливого суда над гитлеровскими преступниками. Эренбург писал об этом без устали: о суде, а не о мести. Мировой авторитет Красной Армии, заработанный ценой жизни миллионов ее воинов, тогда был исключительно велик, и призывы Эренбурга, обращенные к Западу, имели моральный фундамент. Этот авторитет к 1947–1948 годам был уже порядочно подрастерян. Сегодня некоторые фразы в статьях Эренбурга приобретают совершенно иной, горький, смысл, который Эренбург в них не вкладывал. Например: «Нельзя освободить народы от фашистов одной масти и отдать их в руки фашистов другой масти» — тут нельзя не подумать о том, что стало с Восточной Европой после ее оккупации Красной Армией, но кому у нас в 1944 году такое могло прийти в голову? И кто мог тогда подумать, что денацификация Германии будет осуществлена американцами быстро и неумолимо, а в СССР, напротив, пригреют со временем группы нацистских юнцов…