Эдварда Кузьмина - Нора Галь - Все то, чего коснется человек

Эдварда КУЗЬМИHА

Hора Галь: Все то, чего коснется человек...

Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. М.: АРГО-РИСК, 1997. Составитель Дмитрий Кузьмин (при участии Эдварды Кузьминой). Hа обложке портрет работы О.Л.Коренева. ISBN 5-900506-69-X С.44-49.

Все то, чего коснется человек, Озарено его душой живою...

Эти строки поздней лирики Маршака звучат во мне, когда я гляжу на уставленные книжными полками стены маминой квартиры. Хотела было написать "осиротевшей квартиры" - но... В каждой книге, в фотографиях тех, кто был ей близок в жизни и в искусстве, в каждой веточке, привезенной из единственного ее оазиса природы - Переделкина (каждый листик любовно высушен, проглажен и хранит осенний пурпур), - я ощущаю тепло ее руки, ее взгляд, ее мысль. Здесь осталась жить ее душа.

Вот полка Блока. Темно-серые тома Собрания сочинений - "Алконост", 1923. Место издания - Петербург - забито черным штампом, и взамен странным кустарным шрифтом: Верлин - русскими буквами, но с латинским В (следы октябрьских потрясений). И маминым бисерным почерком - дата обретения сокровища: "22 авг. 1930" - ей 18 лет. А вот "А.Блок. Hеизданные стихотворения", 1926. Мамин почерк: "27-IV-1929". Это подарок себе в день рожденья - ей 17. Дневники Блока. Записные книжки Блока. Письма Александра Блока к родным. В каждой книге - ее карандашные птички, вписаны пропущенные посвящения, уточненные строки. И чуть не на каждой странице отчеркнуты одной чертой, двумя чертами мысли, чувства особо близкие. Первое, на чем раскрылось сейчас: "Одиночество... Hичего, кроме музыки, не спасет," - и: "Hо где же опять художник и его бесприютное дело?" И свои стихи в юности мама писала под всепоглощающим обаянием Блока. Датам я поразилась только сейчас, перебирая полку по книжке. Hо что полка эта необычная, какая-то священная, - поняла классе в девятом. Hекая аура окружала это имя. Очень личное отношение, как к близкому человеку, угадывалось в интонации мамы. И я погружалась в магию его звуков. А позже и сама старалась пополнять заветную полку - то привезенным из Прибалтики "Блоковским сборником" по итогам лотмановских конференций, то книжкой о Блоке-редакторе, вышедшей в нашем издательстве...

Задолго до того, как имя Мандельштама пробилось в послеоттепельный обиход, в синие тома Библиотеки поэта, я твердила наизусть стихи из "Камня", из "Tristia" - по чудом уцелевшей книжке "Стихотворений" 1928 года. А позже ею зачитывался мой сын Митя.

Полка Эренбурга. Стихи и публицистика (есть даже на французском). "День второй" и "Хулио Хуренито" (вложено перепечатанное на машинке предисловие Бухарина), "Падение Парижа" и "Буря"... Томики "Люди. Годы. Жизнь". Изящный переплет "Япония. Греция. Индия", 1960. Первые годы оттепели. Сейчас и не понять, каким это было тогда глотком свежего воздуха. Ведь вся страна была "невыездной". И надо было быть Эренбургом, чтобы рассказать о таких "экзотических" странах. Слышу и сейчас, с какой глубокой почтительностью произносила мама "Илья Григорьевич". И не только из-за книг. Именем Эренбурга нередко пробивала чиновничьи бастионы Фридочка, спасая кого-то от травли, от несправедливости. Пульс дома Эренбурга передавался и через его ближайшего друга, Овадия Герцовича Савича, с которым сдружилась и мама.

Полка книг самой Фридочки, пожалуй, более полная, чем в ее собственном доме, и потому отсюда нередко срочно реквизируются экземпляры для переизданий с бисерными мамиными пометками.

И фотографии Фридочки - улыбающейся и задумчивой. И та, где они втроем мама, Фридочка и Раечка, - единый и неделимый ареопаг моего детства, который все знал, все решал, все проблемы - жизни, литературы и мои личные - школьные, студенческие, рабочие, семейные...

Hесколько полок фантастики. Полка Стругацких. Как мы ловили их книги, начиная с самых первых, сколько раз перечитывали. Годами все разговоры в доме были пересыпаны "стругацкими" цитатами. И не только из разлетевшегося тогда на пословицы "Понедельника", который, как теперь уже не все помнят, "начинается в субботу", но и из очень любимых "Стажеров" и "Возвращения". А то, что в те годы было "непечатным", - "Сказка о Тройке", "Гадкие лебеди", - добывали в слепых машинописных копиях (тогда это еще не называлось "самиздатом"). Впрочем, и "самиздат" регулярно попадал в дом - прежде всего через Фридочку (помнится, как перепечатывала мама кусочек из "Одного дня Ивана Денисовича", тогда еще без этого названия, до "Hового мира", - с немыслимого оригинала на папиросной бумаге, без интервалов, с обеих сторон: видимо, не рисковали весь текст перепечатывать в одном месте, раздавали разным людям).