Вячеслав Рыбаков: МОРАЛЬ И ПРАВО - ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ...

А в большом, этнически и социально неоднородном обществе? Все группы неизбежно начинают ставить перед собою какие-то свои цели и предпринимать какие-то свои действия. Пока между группами существует баланс, их действия лишь делают более прочным, устойчивым, динамичным и перспективным весь социальный организм (у него больше степеней свободы, больше «запас свободного хода»). Когда же государство начинает примеривать венец единственного хранителя общего единства, компромисс резко нарушается и группа, волею судеб оказавшаяся в данный момент у власти, начинает навязывать свои представления и ценности в качестве универсальных и единственно верных.

В периоды усиления государства, осуществления масштабных военных или политических акций подразумеваемые моралью права и обязанности начинают казаться антигосударственными, распыляющими усилия населения. Особенно ярко этот закон проявляется в момент первого конфликта государства с традицией. Стремление государства превратить себя в высшую ценность буквально бросают его в атаку на традиционные модели социальных связей, а она неизбежно подразумевает атаку на существующие моральные ценности.

Однако если она оказывается слишком успешной, то оборачивается деморализацией подданных и быстро приводит к результату, прямо противоположному тому, на который рассчитывали теоретики государственности — к ослаблению государственного аппарата, просто-напросто повисающего в пустоте. Ведь любой человек с твердыми моральными устоями в ответ на свежевыдуманные выдумки правителя первым делом ответит что-нибудь вроде «Петербургу быть пусту.» Что с таким человеком делать? Уволить, естественно. Причем, желательно, и из жизни уволить тоже. А вместо него назначить дельного прагматика. В смысле бизнеса прагматик этот может оказаться выше всяких похвал, но все равно, едва завидев государя, он будет говорить ему не нормальное человеческое «По здорову ли, батюшка?», а этакое суперпионерское «На все готов!» Причем, как и подобает дельному прагматику, в самую первую очередь он будет готов тащить в свой карман все, что плохо лежит — и у противников, и у союзников, и у коллег, да и у самого правителя, перед которым в моменты личных с ним контактов ползает на брюхе.

Так госаппарат быстренько соберет в себе и вокруг себя наиболее аморальную часть населения, то есть тех, для кого всякая там этика, непреходящие ценности какие-то — звук пустой, оттого они и способны перестроиться мгновенно, стоит только высшему начальству объявить черное белым и зло добром. И даже если высшее начальство действительно прозорливо и действительно объявляет благом благо, но при этом чрезмерно усердствует, вколачивая обновленную истину в головы подданных, оно все равно быстро концентрирует вокруг себя подонков и становится их заложником, а благо в результате выворачивается наизнанку.

Когда этот процесс достигает катастрофической интенсивности, государству — если оно вообще успевает спастись — приходится забывать показавшиеся столь полезными и удобными законы и вновь идти на поводу у культуры. Иначе не зашпаклевать зазор между теоретически предписанным и практически осуществляемым поведением, всегда являющийся питательным каналом коррупции.

Интересным и показательным примером такого компромисса может служить развитие в милом моему сердцу древнем Китае правовых норм, регулировавших поведение индивидуума в ситуации конфликта его обязанностей по отношению к ближним и по отношению к государству.

Тяга к унификации всегда была в громадной степени присуща китайской культуре.

Был в Китае создан такой труд — «Книга правителя области Шан», который оказал на дальнейшую историю страны влияние колоссальное. Авторство его традиционно приписывают государственному деятелю по имени Шан Ян. Едва ли не впервые в Китае Шан Ян предложил связную схему тотального государственного контроля (приверженцев этой системы стали называть «школой закона», а у нас иногда на европейский лад — легистами). Там говорилось прямо: «Умные и хитрые, мудрые и способные превратятся в добродетельных, начнут обуздывать свои желания и отдадут все силы общему делу». В этой фразе ни много ни мало сформулирована основная цель кардинального нововведения — создания единого для всех письменного законодательства. Дело было в середине IV века до нашей эры.

Отнюдь не безболезненное вдавливание в жизнь формулируемых государством законов изначально служило в Китае узкопрактической цели — созданию государственности нового, жесткого типа. Право было призвано не столько оформить и сделать общеобязательным то, что и так уже становилось общепринятым, сколько разрушить старые ценности и внедрить новые. Методика предлагалась простая и описывалась в простых формулировках; в ту пору не существовало ни общественного мнения, ни международного права, ни вожделенных инвалютных кредитов, ни «Эмнести интернешнл», и государственные деятели могли позволить себе называть вещи своими именами: раз все люди стремятся к выгоде и избегают ущерба, следует положить им награду за старательное и успешное соблюдение предписанного (что именно предписано — народу должно быть все равно), и наказание — за несоблюдение.