Наступает минута прощанья,
Ты глядишь мне тревожно в глаза...
И, видя, как внимательно слушает его лейтенант, на полном подъёме закончил:
Прощай, милый взгляд.
Не все из нас придут назад…
– Ну, уважил, – по-простому сказал Востряков. – Это же моя любимая. И где эта славянка? Где её любовь? Ладно, приходи. Только завтра захвати орденские книжки, а то, может быть, ты эти значки в соседнем переходе прикупил, чтобы граждан разжалобить.
В переход Степаныч приходил почти каждый день, и даже постоянные слушатели постепенно появлялись. Репертуар пришлось немного обновить. Но Степаныч разучивал только проверенные песни, а не эту современную лабуду: «Ты меня встретила, я тебя встретил, ты не заметила, я не заметил» – и так до скончания века. Нет, этого он петь никогда не будет, твёрдо порешил Степаныч. Другое дело «На позицию девушка провожала бойца» или «День Победы», который порохом пропах. Его особенно любили слушать 9 мая, так что приходилось за день петь раз пять. И благодарили в эти дни щедро. Честно говоря, очень. Однажды какой-то молодой, судя по одежде из «новых русских», даже сто долларов положил со словами: у меня дед на той войне погиб, спасибо тебе, отец.
Сначала деньги он не считал, а только складывал в старый портфель, с которым ещё ходил в НИИ, а когда посчитал, понял: время, когда можно будет не только помечтать, но и реально подумать о Париже, ещё очень, очень далеко. Пожалуй, несколько лет. Лёгкий холодок сомнения пробежал по телу. И Степанычу очень захотелось плюнуть и на снег, и на гармошку – на всё. Но властный голос взводного – «Только вперёд!» – остановил.
С тех пор Степаныч не пропускал ни одного дня. Пел, когда болело горло, пел, когда пальцы сводило от мороза, пел, когда ноги предательски не держали, а сердце то трепыхалось словно птичка, то сжималось, как камень. И время, когда можно было реально поразмыслить о Париже, наконец пришло.
Однако тихие опасения всё же тревожили его. Как там, справится ли он в путешествии? Олег Степанович никогда не был за границей. А тут сразу – Париж! Одиннадцать дней!
В город мечты они прилетели вечером и разместились в гостинице «Чёрный кот». Рядом с Монмартром, определил по карте Степаныч. Номер был крошечный, простой и неуютный, похожий на те номера, в интерьерах которых Тулуз-Лотрек писал своих знаменитых «барышень». Степаныч поглядел в окно и напоролся на большую неоновую надпись «Сексодром», а с другой стороны виднелась красная мельница «Мулен Руж». Было душно и, когда он открыл окно, в номер ворвался громкий гул толпы туристов, который не смолкал до самого утра. Под него Степаныч и заснул.
Утро было тихим и спокойным. Сексуальная вывеска уже не сияла своим неоном, а около мельницы туристы оставили лишь горы мусора. Степаныч спустился на первый этаж, где в небольшом закутке их группе был приготовлен завтрак: не то кофе, не то чай из большой бадьи, брикетики масла и джема да булочки. Кстати, булочки Степанычу очень понравились своей свежестью и непередаваемо вкусным запахом.
Первая экскурсия была ознакомительной. Сев в автобус, Степаныч только и слышал: «Поверните головы налево. Посмотрите направо». После обеда то же самое повторилось в Лувре, с той только разницей, что у «Моны Лизы» задержались подольше. Эту работу великого Леонардо Степаныч знал по репродукциям очень хорошо, но она никогда не производила на него особого впечатления. Так было и на этот раз, когда знаменитая дама предстала «вживую». Степаныч посмотрел на знакомый абрис лица и попытался разглядеть «загадочную» улыбку. Но вновь ничего особого не увидел и стал с интересом наблюдать за толпой японцев в наушниках, которые, повинуясь неслышной в зале команде, крутили головами, сдвигались то вправо, то влево и постоянно делали какие-то пометки в блокнотах.
Вечером Степаныч твёрдо решил, что с завтрашнего дня он начинает жить по собственной программе, и углубился в путеводитель и карту Парижа.
Утром, прогулявшись от площади Пигаль до сердца Монмартра, он приглядел для ужина кафе «Две минуты», окружённое сонмом уличных художников, и отправился на метро к своим любимым импрессионистам. И Клод Моне, и Эдуард Манэ проскочили быстро. Постоял только у «Олимпии» да у «Завтрака на траве». Зато от «барышень» Лотрека, о которых вспомнил ещё в гостинице, долго не мог отойти. Степаныч понимал, кожей чувствовал, что художник передаёт одновременно и сладость жизни, и страшное её дно. Вот и у меня, подумал Олег Степанович, в жизни было всё – и вершины, и чёрт знает что. Покончив с импрессионистами, Степаныч нашёл ближайшее кафе, заказал себе большой багет с ветчиной, листьями салата и овощами и бокал холодного белого (красное он не любил) вина. Степаныч, с удовольствием поглощая нехитрую, но ужасно вкусную еду, внимательно рассматривал видневшийся вдали купол Дома инвалидов и изумрудную лужайку перед ним. На душе было беззаботно и хорошо! Париж открывался всё с новых и новых сторон. Жизнь Монмартра была непохожа на жизнь, что течёт здесь у Дома инвалидов, а толчею вокруг Эйфелевой башни не сравнишь с тихим величием моста Александра III. Люксембургский сад, Латинский квартал, площадь перед Нотр-Дам не спутаешь с демократичной торжественностью Елисейских Полей. И почему это, размышлял Степаныч, в Москве иностранцам никуда не посоветуешь сходить, кроме как к Кремлю – в центр. Не пошлёшь же их в Медведково, Бирюлёво или в Выхино?
Читать дальше