Дмитрий Быков - Статьи из журнала «GQ»

Не поверите, но ужасно надоело выживать из милости. Слышать от начальников разного уровня «народу не надо», «это не рейтингово», «этого не поймут». Вы дайте народу самому решать, как одеваться, что читать и что смотреть: чай, не восемьдесят девятый год, не станут отрывать с руками иностранную дрянь, хотят уже и чего-нибудь своего и, главное, готовы это делать! Почему надо сначала сделать из страны этот самый придаток, а потом, в виде компенсации, дурить ей голову вставанием с колен и криками о нашей судьбоносной роли в ликвидации ПРО в Европе? Почему не попробовать сделать хоть что-нибудь, дабы самоуважение вернулось на законных основаниях? Почему не дать нормально распространяться и окупаться умному журналу, почему надо задушить налогами частное образование, внушить мелкому бизнесу панический ужас перед государством — иными словами, почему надо все время заставлять страну лежать на брюхе и при этом кричать, что она встала в полный рост? Ведь каждый, кто работает тут в любой сфере, от машиностроения до теледокументалистики, искренне желал бы приносить пользу Отечеству. И каждому на протяжении добрых двадцати лет внушают: работайте как можно хуже, это рейтингово, а хорошо делать то, что вы умеете, — забудьте и думать. Страна все равно будет пить колу и ездить на «рено», мировое разделение труда устаканилось, смиритесь. Кончится нефть — начнется битва за воду. Ее у нас тоже очень много.

Сил никаких уже нет терпеть этого титана на глиняных ногах, которого собственные же власти все время бьют под дых при попытке отрастить себе нормальные ноги. Свободу не дают, свободу берут, скажете вы. Но очень не хотелось бы доводить до ситуации, в которой ее берут. Ибо как это бывает — мы слишком хорошо помним. Боюсь, однако, что здоровая страна никак не устроит нынешнюю власть. Ибо страна, в которой население не просто выживает и ждет подачек, а обеспечивает себя осмысленным трудом, — вряд ли стала бы терпеть такое убожество наверху. Чтобы им было лучше, мы должны быть хуже.

Жаль, что выправить ситуацию может только очередная национальная катастрофа, от которой первыми пострадают именно те, кто еще хоть что-то умеет. Так было в 1917-м, так было в 1991-м, также будет и в неизвестном, но неуклонно приближающемся году, после которого России может не быть вообще.

№ 12, декабрь 2009 года

О кризисе в обществе принято судить по внешним и, в общем, вторичным приметам: ни иены на нефть, ни процент инфляции, ни количество денег и продуктов на душу населения, ни даже частота употребления слов «враги» и «тайные агенты» в речи главы государства не дают истинного представления о том, здорова страна или больна. Вдобавок у России своя специфика: у нее чем выше цены на нефть и, соответственно, чем успешней экономика, тем чаще упоминаются враги. Связано это с тем, что на фоне относительного благополучия власть распоясывается, а на экономических спадах, напротив, боится народного гнева и даже начинает дозволять кое-какие свободы. Вот почему периоды экономических болезней у нас становятся временами наиболее благотворными в нравственном отношении. Незабудем, например, что 60-е были временем экономически очень плохим, 70-е, застойные, были куда сытней и стабильней. Отсюда возникает в воображении ложная связка: нищета наступает вследствие свободы. Нет, братишечки, это свобода наступает вследствие нишеты, когда власть нарулит чего-нибудь такого, что приходится срочно открывать клапаны. О высшей свободе времен Великой Отечественной, когда даже Платонова печатали и патриарха в Кремле принимали, я уж и не говорю.

Но я сейчас не об этом, а о приметах системного кризиса — приметах внеэкономических и не совсем моральных, а каких-то, что ли, психологических. Они не универсальны, все это субъективные наблюдения, и все-таки, надеюсь, они хоть кому-то помогут вовремя зафиксировать опасные тенденции — если не в общественной, так в личной жизни.

1. Никто не прав. То есть в любой дискуссии «оба хуже», а противопоставить плохому можно только омерзительное. Нет ни одной общественной, литературной, даже религиозной силы, с которой стоило бы — и хотелось бы — отождествляться приличному человеку. Доносчика осуждает убийца, с вором борется инквизитор, конформиста ругает сектант, на гламур нападают хунвейбины, ведутся кампании по выжиганию кампанейщины.

2. Ничего не нужно. Общественная активность сама по себе становится подозрительной: всякий, кто активен, вызывает подозрения. Подозрения эти во все времена одинаковы: это все ради бабла, ради пиара, — словом, вместо нормального восхищения человеком, не желающим мириться с общественным злом, этого человека преследует солидарная травля. Не стану сам приписывать таким оценщикам чужой работы какой-нибудь низменный мотив: думаю, дело в подспудном ощущении, что любая деятельность усугубит кризис. Такое ощущение бывает у тяжелобольных — им страшно даже переворачиваться, чтобы не стало хуже. Так что всех можно понять — это у нас не от подлости, а от того печального состояния, которое называется цугцвангом: всякий ход ухудшает положение. Это, впрочем, не повод ругать любую деятельность — ибо, зачастую разрушая хрупкий уют болотца, субъективно она остается благотворной, то есть идет на пользу самому делателю. Однако благо этого делателя волнует его современников в последнюю очередь, да и личным благом они мало озабочены, потому что…