Дмитрий Быков - Статьи из газеты «Труд»

Минусы очевидны: большая часть российской территории почти не заселена: там либо тайга, либо бескрайний Крайний Север. То есть земли много, но жить и работать на ней нельзя. Сельская местность ― а ее в России всяко раза в три побольше, чем городской,― тоже опустела: ежегодно Россия теряет несколько десятков деревень. Население в итоге кормится только импортом, а фермер, тем более успешный, по-прежнему экзотика: в бедной сельской России спивается даже скот, а в богатой господствуют кущевские нравы. Россия все больше похожа на земной шар, две трети которого покрыты водой, но население сосредоточено на небольших участках суши. Эта суша в русском Солярисе ― города, и в первую очередь Москва.

Хорошо, что главная культурная и политическая жизнь происходит в Москве: это облегчает задачу оппозиции. Большевикам было труднее ― приходилось брать власть по всей стране; в России достаточно овладеть Москвой, и даже не всем мегаполисом, а парой-тройкой ключевых точек плюс Рублевка. Это же и минус: Калигула мечтал, чтобы у римского народа была только одна шея. Россияне эту мечту осуществили: у нашего народа сегодня одна шея ― столица. Отруби ее от прочего тела ― и страна окажется дезориентирована. Она, конечно, давно выучилась выживать без власти, но не отвыкла еще с ней соотноситься; да и голове без туловища не больно весело, даже если туловище ничего не производит, много пьет и слишком велико.

Хорошо, что судьбы России решает сегодня население крупнейших мегаполисов общим числом 7, как и планировалось. От решения главных вопросов отсечена огромная пассивная масса, любящая называть себя народом, но давно ни на что не способная. Плохо другое: непонятно, что есть в России, кроме этих мегаполисов. Страна постепенно делится на несколько оазисов относительной цивилизации ― и бескрайнее Дикое Поле. Пока это Дикое Поле неагрессивно. Но если однажды оно захочет поглотить столичные островки цивилизации и культуры, трудно представить силу, которая его остановит. Перспектива пугающая, очень в уэллсовском духе: города будут умнеть и слабеть, деревня ― набираться сил и дикости. Тот факт, что в огромной России жизнь возможна меньше чем в десятке городов, должен бы по идее наводить ужас… но внушает вместе с тем и надежду. Ведь в этом Диком Поле, как знать, вполне может формироваться новая Россия ― не азиатская и не европейская, не сельская и не городская, вне привычных оппозиций…

Что-то, однако, подсказывает мне, что до этого далеко. Из дикости никогда еще не выросло ничего хорошего. И потому судьба городов ― все больше приближаться к уэллсовским элоям из «Машины времени», а сельская местность припомнит, кто такие морлоки.

Тот и другой путь ― вырождение. И хотя городам в результате достанется все самое вкусное, перспективное и талантливое, не позавидую я жителям этих городов, едущим через одичавшую Россию из Петербурга в Москву.

№ 55, 31 марта 2011 года

В России может появиться национальность «сибиряк».

Глава Росстата Александр Суринов сообщил, что в России может появиться национальность «сибиряк», и ни одна новость за последнее время не испугала меня так, как эта. Разумеется, испуг был радостный, поскольку, как говаривал Окуджава в 1972 году, все мы хотим, чтобы что-нибудь произошло, и при этом боимся, как бы чего не вышло. Ну вот, произошло: фактический полураспад России становится юридической, статистической, паспортной реальностью. Это ужасно потому, что ужасен любой распад, и прекрасно потому, что хоть кто-то в России становится нацией. Этот процесс давно уже должен был начаться, мы тут катастрофически отстали, но хорошо, что хоть кто-то уже отличает национальность от этничности. Национальность ― это не кровь и почва, а совокупность традиций и правил, которым ты следуешь. Пока русские националисты решают, кто из них самый плохой и тем самым более русский, примерно 20 % населения России не хотят ассоциироваться с этими «русскими», называют Россией все, что западнее Урала, а себя идентифицируют как сибиряков.

Этнически, конечно, у нас везде такая смесь, что выделить фенотип сибиряка немыслимо. Но в нравственном и социальном смысле сибиряк ― тип сложившийся и в самом деле более успешный, нежели среднерусский крестьянин. Он больше похож на казачество, которое ведь тоже самим своим появлением говорит о том, что некоторая часть нации не хочет жить в рабстве и готова служить престолу на основании личного выбора. Казачество ― не самая лояльная, а как раз самая свободная часть общества, беглые крестьяне, охранители границ, завоеватели той самой Сибири. Они тоже все требовали, чтобы им разрешили ― уже в постсоветское время, в 90-е ― писать в паспорте национальность «казак». Но казачество, как и все в России, слишком скомпрометировано этим самым желанием выстроить собственный антураж, показательными криками «Любо, любо!» и прочей театральщиной. Вдобавок против реальной силы казаки раз за разом оказывались бессильны.