Дмитрий Быков: Статьи из газеты «Известия»

Ленин своей рукой вписывает туда строчку о том, что лечиться в них должны не только отечественные, но и заграничные революционеры. Он в это время еще очень верит в мировую революцию ― до публичного отречения от нее остается 2 года. В мае двадцать первого принимается тот самый прославленный декрет об отдыхе, чрезвычайно типичный для сравнительно недолгого периода, который я бы назвал утопическим угаром советской власти. Она в это время, кажется, была уверена в своей способности декретировать ход планет и смену времен года. В это время советская правительственная футурология крутится вокруг двух главных тем: мировая революция и дети.

Надо отдать Ленину справедливость: идея преобразовать отнятые дачи, дворцы и монастыри в рекреационно-лечебные учреждения связана прежде всего не с комфортом советских сановников (сановников в нынешнем понимании тогда и не было еще), а с воспитанием и лечением детей. Не сказать, чтобы Ильич так уж сильно любил их, как приписывают ему бесчисленные слезливые мемуары: он вообще никого в собственном смысле не «любил», не понимал вообще, что это такое. Тут был какой-то врожденный порок, эмоциональный дефицит ― ненавидеть-то он умел великолепно. Дети просто представлялись ему главной надеждой будущего человечества, и России прежде всего: как новый Моисей, он был втайне убежден, что с «этими», наличными, ничего не построишь, их надо лет сорок еще водить по русской равнине. А вот из детей, которые ничего покамест не расхищают, не разводят бюрократию, не успели вдохнуть воздух рабства, могут получиться граждане идеального государства. А потому личным декретом ― этот он уже писал сам ― запрещалось выселять детей из санаториев, кроме как в случае срочной эвакуации; детям отдавались подмосковные и крымские усадьбы.

Кроме того, предписывалось размещать в санаториях пострадавших борцов за всемирное счастье и наиболее активных тружеников, но больных ― это подчеркнуто особо ― принимать туда запрещается во избежание эпидемий. Тут не больница. А что тут? Рискнем сказать, что это идеальное пространство, островок образцового государства, каким оно рисовалось советским государственникам и поэтам двадцатых годов. Заметьте, что в утопии Маяковского ― в «Летающем пролетарии», «Клопе», последней главе «Про это» ― на первом месте чистота, стерильность. Широко цитировалась фраза Ленина «Или социализм победит вшей, или вши победят социализм». Дома отдыха ― уголок будущего советского государства, где в особом почете дети и заслуженные борцы, где царит совершенно казарменная дисциплина, но для общего блага; где по классицистским аллеям чинно прогуливается отдыхающий, набирающий сил пролетариат ― не для того прогуливается, чтобы развратничать и бездельничать, а чтобы лучше потом работать.

Почему советская власть ринулась с такой силой развивать дома отдыха, до отдыха ли ей, собственно, тогда было? Между тем санаторий становится едва ли не самым частым местом действия раннесоветской ― с 1923 по 1934 ― прозы: там разворачиваются любовные драмы, гротескные похождения отдыхающего пролетариата (лучший образец ― «Игра в любовь» Гумилевского), здесь происходит действие первых советских сценариев, юморесок, лирических и разоблачительных пьес, и вообще санаторий делается одним из символов первого десятилетия соввласти. Почему?

А потому что здесь разворачивается стержневой, по сути, конфликт советского искусства, никак не могущего избыть первый шок от столкновения утопии с реальностью, тот самый конфликт «Клопа», где грязный Присыпкин попадает в стерильное будущее. Пролетарии хлынули в санатории, что да, то да. Репортеры умилялись тому, как работники и недавние кавалеристы в пижамах прогуливаются по тем самым мраморным лестницам, роскошным террасам и пляжам, где каких-то пять лет назад кипел аристократический разврат.

В реальности все обстояло ровно наоборот: пролетарии на курортах вели себя ровно так же, как клоп-Присыпкин в светлом будущем. Им не хотелось культурно отдыхать и уж тем более набираться сил для нового труда. Им не хотелось лечиться, ибо они считали себя здоровыми. Им хотелось пить, блудить и буянить, что они и делали. «Тот, кто устал, имеет право». С персоналом они жестоко ссорились ― чай, не прежние времена! Будет еще им кто-то указывать! Такую-то воду хорошо для печени… Они сами знают, что хорошо для печени! В санаториях усиленно гадили, портили инвентарь, предавались безудержному разврату, отчисления шли лавиной, и посрамленные пролетарии, так и не поправив здоровья, отправлялись назад, на производство.