Дмитрий Быков: Статьи из журнала «Крестьянка»

Куда шли, какими улицами — Гастеву не помнилось. Рука его — сама по себе, вовсе не по желанию — частенько полуобнимала спутницу, которой он уже нашептывал «гадости» в охотно подставленное ухо, предвкушая дальнейшее: он оказывается с этой сучкой наедине, раздевает ее, демонстрирует абсолютно полную готовность мужского организма к «близким отношениям», а затем наносит смертельный удар — отказывается вступать с нею в половой акт, либо пренебрежительно сплюнув при этом, либо обозвав лежащую Мишину общеизвестным словом. По метаемым на него взглядам догадывался он, какие планы строит та, чтоб унизить его: да, позволит себя раздеть, но ничего более, или того хлеще — разорется на всю квартиру, являя городу и миру свою неприступность. Каждый, уже распаленный, свое задумывал, потому и улыбались друг другу мстительно и любяще (много позднее придумалось Гастевым сравнение: кобель и сучка бегут рядом, уже мокренькие от слизи, скалясь и не приступая к совокуплению из-за того, что двуногие хозяева их могут палками и каменьями прервать сочленение пары, и надо бежать, бежать, пока не найдется местечко, далекое от человеческих глаз). Никогда не мазанные помадою губы Мишиной набухли от прилива крови, став темно-вишневыми, дыхание ее учащалось, пальцы порхали над рубашкой, что-то поправляя, кожа ее будто зудела (венский профессор похмыкал бы понимающе), шаг у подъезда дома укоротился, и Гастев покровительственно похлопал понурую, уже сдавшуюся Мишину по плечу: вперед, детка, все будет в порядке… «Авдотья Петровна! Смотри, кого я привела!..» — сделала она последнюю попытку избежать нравственного и физического падения, открыв дверь квартиры. Но соседки либо не было дома, либо она не отозвалась. «Сволочь! — тихо выругалась Мишина, помогая Гастеву раздевать себя. — Я все расскажу на партбюро!..» И ведь расскажет.

№ 11, ноябрь 2008 года

Поговорим о странном типе, о котором многие мечтают всю жизнь, но при личной встрече, как бывает сплошь и рядом, сбегают через неделю. Поговорим о женщине, живущей любовью, влюбленной в любовь, о женщине, чьим главным наркотиком является эмоциональная буря.

Точно такой была Цветаева. Есть отчаянное письмо Сергея Эфрона Максу Волошину, у которого они, собственно, и познакомились: Эфрон узнал о связи Марины с его другом, Константином Родзевичем. «Марина — человек страстей. Гораздо в большей мере чем раньше — до моего отъезда. Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас — неважно. Почти всегда (теперь так же как и раньше), вернее всегда все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предается ураганному же отчаянию. Состояние, при котором появление нового возбудителя облегчается. Что — не важно, важно как. Не сущность, не источник, а ритм, бешеный ритм. Сегодня отчаяние, завтра восторг, любовь, отдавание себя с головой, и через день снова отчаяние. И это все при зорком, холодном (пожалуй вольтеровски-циничном) уме. Вчерашние возбудители сегодня остроумно и зло высмеиваются (почти всегда справедливо). Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно. Тяга пока хорошая — все обращается в пламя. Дрова похуже — скорее сгорают, получше дольше. Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно». Мы-то привыкли, что он был кроткий, романтичный, безвольный… Нет — он был железный, и все понимал; и тысячекратно права она была, когда писала Берии, что «лучшего человека — не встретила». Он понимал про нее все — и все-таки любил. В оправдание Цветаевой — если поэт вообще нуждается в оправданиях, потому что с точки зрения Бога он всегда прав, ведь только его бытие и осмысленно, ведь Бог любит по-настоящему читать только стихи… но если поэт в этих оправданиях все-таки нуждается, то ему и положено быть рабом любви, не зависящим от конкретного объекта. Ведь он существует для того, чтобы сочинять, ни для чего больше. И если ему для этого нужна любовь — пусть очаровывается хоть чертом лысым, были бы тексты. С остальными сложнее — в их случае любовь совсем уж самоцельна, и «ураган» нужен им исключительно для личного удовольствия. Наслаждения более высокого порядка — а именно эмоциональный контакт с чужой душой, который возбуждает, радует и увлекает гораздо больше, чем беспрерывное терзание собственной, — для них невозможны. Любой, кто любил по-настоящему, — то есть испытывал телесный и духовный full contact с отдельной другой Вселенной, у которой обнаруживались вдруг тысячи совпадений с вашей собственной, совсем было уверившейся в своем безвыходном одиночестве, — поймет, что никакая персональная, вымышленная буря страстей этого не заменит. Но увы — число людей, способных на контакт, ограниченно. Иначе все дети рождались бы красивыми и умными, а это бывает только от настоящих совпадений, от полного и окончательного сближения. В большинстве случаев, увы, женщины партнеров додумывают. Собственная его личность волнует их в последнюю очередь. В некотором смысле они его курят, как наркоман курит коноплю. Я категорически против любых наркотиков, пишу это не для Госнаркоконтроля, а для читателя; грешно проникать с отмычкой туда, куда надо ходить со своим, любовно выточеннным ключом. Но если наркоманию художника еще можно объяснить тем, что наркогрезы нужны ему для создания шедевров, — то самоцельную, гедонистическую аддикцию обывателя не оправдать уже вовсе ничем. То же и с любовью.