Дмитрий Быков: Статьи из журнала «Фокус»

И вот в этом году лично мое терпение закончилось, и внутренняя связь с Украиной — дотоле казавшаяся неразрывной — истончилась почти до разрыва. Как-то хочется уже отпустить эту часть души в свободное плавание. Думаю, роковым оказался скандал вокруг Артека — лучшего места на свете, с которым связаны самые светлые, счастливые и печальные мои воспоминания. В девяностые я был в Артеке бесконечно счастлив, в нулевые наблюдал его умирание, а точней, убийство. То, что случилось в этом году, — разумею не только сексуальный скандал вокруг Дмитрия Полюховича, но и затягивание следствия, и беззастенчивые спекуляции, и явную клевету на Артек как таковой, — было самым наглядным проявлением всего худшего, что есть в сегодняшней украинской политике… а что там лучшего-то? Ток-шоу «Свобода слова»? Так ведь и это мы проходили — когда за свободу слова, выданную журналистам (и то весьма дозированно, в пределах, установленных олигархами — собственниками каналов и газет), мы готовы были прощать откровенное попрание всех прочих норм. И еще называли это демократией. Крючок этой «свободы слова» был в нас глубоко всажен, и периодически нас за него подергивали: терпите эту власть, придет другая — отберет право тявкать, закроет границы… На Украине сейчас действительно очень много свободы, чем хочешь ешь, — и как она пользуется ею, мы видим. Вероятно, советское прошлое одинаково давит на всех — вырождение, двуличие, атрофия совести начались именно тогда. Ведь Украиной рулят сегодня бывшие комсомольцы, двойная мораль у них в крови. Мне возразят, что лучше бывшие комсомольцы, чем бывшие гебешники, — но я резонно отвечу, что одно другому не мешает.

Положим, для меня, бывавшего в Артеке бессчетно раз, написавшего там почти всю прозу и дружащего почти со всеми вожатыми, очевидна бредовость всей этой легенды о тотальной местной педофилии: я знаю Геннадия Рата, знаменитого артековского доктора, 75-летнего кудесника, лечившего и меня, и моих детей. Я давно знаком с Новожиловым. В Артеке видеокамеры на каждом углу — какая педофилия, о чем вы? Если уж французский фотоальбом с невиннейшими снимками рассматривается как улика, а из гостевого общежития «Адалары», уютнейшего места на свете, сделали гнездо разврата (я в жизни не встречал людей добрей, приветливей и порядочней тамошнего персонала), — кому можно верить, кому пожаловаться на всю эту вакханалию позорного, слюнявого политического сладострастия? Я не знаю, смогу ли теперь приехать в оскверненный Артек. И что мне Крым без Артека? И что моя жизнь без Крыма? Почему-то в революциях всегда первым гибнет лучшее, а то, против чего они затевались, в неприкосновенности и целости переходит в новую формацию. Я не исключаю даже, что победитель в нынешней гонке, чего бы он сегодня ни говорил, обречен будет сблизиться с Россией чуть не до новой Рады, и вся демагогия насчет нашего москальского холопства временно отступит перед энергетическими соображениями… Сбылось, к сожалению, мое предсказание пятилетней давности: мы не лучше, не честней и не прозорливей украинцев, но наши рабы по крайней мере не называют себя самыми свободными на свете.

К сожалению, многие российские авторы — в том числе и те, которых в имперскости ну никак не заподозришь, — почти одинаково реагировали на растущую неприязнь украинских братьев ко всему русскому, оплевание общего прошлого и святую уверенность в том, что «вам хрен в дышло, а у нас вышло». Наиболее показательна в этом смысле эволюция Бродского, написавшего и публично читавшего в 1994 году «На независимость Украины». Насчет Грузии, простите за рифму, давно закончились любые иллюзии, — но с Украиной мы связаны крепче, пуповина прочней, и потому все больней стократно. Жаль только, что украинские друзья, боюсь, не расслышат этой боли, а расслышат опять сплошные имперские комплексы — и что мне им возразить, и надо ли?

Я одного не понимаю: сознают ли на самой Украине, что именно в этом году, когда украинская политика окончательно потонула в грязи, что-то кончилось бесповоротно? Или там еще действует наркоз, под которым мы пробыли чуть не до самого 1999 года?

Тем, кто понимает, — братски сочувствую. Остальных братски жалею. Но самое горькое, что уже не люблю, нет, не люблю.

№ 52, 23 декабря 2009 года