Виктор Лосев: Изгои

И все же кое-какие отклики в журналах и газетах появились. Так, Г. Горбачев, позже не раз разносивший пьесы Булгакова, писал: "Автор великодержавной шовинистической "Белой гвардии" Булгаков и автор контрреволюционных сказок Замятин... открыто издеваются над коммунизмом".

Впрочем, Булгакову пришлось пережить и большую радость, связанную с признанием и высокой оценкой его "Белой гвардии". Максимилиан Волошин, выдающийся русский поэт, писатель и художник, ознакомившись с первой частью романа, пришел в восторг от прочитанного и тут же написал письмо Н. Ангарскому-Клестову (25 марта 1925 г.), в котором были такие строки: "Я очень пожалел, что Вы все-таки не решились напечатать "Белую гвардию", особенно после того, как прочел отрывок из нее в "России". В печати видишь вещи яснее, чем в рукописи... И во вторичном чтении эта вещь представилась мне очень крупной и оригинальной: как дебют начинающего писателя ее можно сравнить только с дебютами Достоевского и Толстого... Мне бы очень хотелось познакомиться лично с М. Булгаковым, и так как Вы его наверно увидите, то передайте ему мой глубокий восторг перед его талантом и попросите его от моего имени приехать ко мне на лето в Коктебель".

Этот отзыв известного писателя чрезвычайно поддержал Булгакова морально. Он с удовольствием принял приглашение Волошина посетить Коктебель и уже в июне 1925 года вместе с женой приехал на дачу к Максимилиану Александровичу. Встреча писателей и их дальнейшие отношения были очень теплыми, о чем свидетельствует последующая переписка.

Важно, на наш взгляд, знать мнение самого Булгакова о романе. Интересно, что писатель неоднозначно оценивал любимое свое детище. То роман казался ему значительным литературным достижением, то не совсем удачным, неровным, слабым. Об этом свидетельствуют его дневниковые записи. 3 января 1925 года: "...боюсь, как бы "Белая гвардия" не потерпела фиаско. Уже сегодня вечером на "Зеленой лампе" Ауслендер сказал, что "в чтении" и поморщился. А мне нравится, черт его знает почему". 5 января: "...у меня такое впечатление, что несколько лиц, читавших "Белую гвардию" в "России", разговаривают со мной иначе, как бы с некоторым боязливым косоватым почтением... окрепло у меня что-то в душе. Это состояние уже дня три. Ужасно будет жаль, если я заблуждаюсь и "Белая гвардия" не сильная вещь".

И в других материалах, запечатлевших мнение Булгакова о первом своем романе, содержатся весьма противоречивые суждения. Если в автобиографии, составленной писателем в октябре 1924 года, говорится с непосредственной откровенностью: "Роман этот я люблю больше всех других моих вещей", - и тем самым косвенно выражается удовлетворение и его "качеством", то в 1929 году в беседе с П. Поповым роман называется "неудавшимся", несмотря на всю серьезность отношения к его замыслу.

К последнему высказыванию писателя следует отнестись внимательно, поскольку оно было выражено в период, когда колебания относительно писательского призвания ("беллетрист ли я?") давно прошли. Неудовлетворенность, видимо, объясняется тем, что замысел произведения не был реализован в полной мере. Его незавершенность настолько очевидна, что об этом говорили почти все, кто внимательно соприкасался с текстом романа. Вот, например, мнение Константина Симонова, тщательнейшим образом изучившего наследие Булгакова, в том числе рукописное: "В моем представлении, хотя Булгаковым в конце романа "Белая гвардия" и поставлена точка, на самом деле роман все-таки не окончен. Некоторые его сюжетные линии заставляют думать о случайности этой точки, о том, что первоначальные замыслы автора выходили далеко за пределы романа и что многим его героям предстояло еще жить и действовать.

Для меня это почти несомненно. Не потому, что я располагаю биографическими или текстологическими доказательствами этого, а потому, что это заложено в самом тексте романа, в самой его композиции, во многих его сюжетных линиях, в сущности, оборванных на полуслове" (К. Симонов. О трех романах Булгакова. Предисловие к сборнику М. Булгакова "Романы". М., 1973, с. 5).

Это и понятно. Задуманная Булгаковым трилогия не могла быть завершена по политическим мотивам. И все же Булгаков стремился к осуществлению своего замысла. Сдав в редакцию "России" основную часть последней трети романа, писатель еще несколько месяцев работал над его окончанием. Он хотел в последних двух главах в самом сжатом виде сказать о том, что предполагал развернуть в других частях трилогии. Отсюда вытекают и многократные переделки окончания романа.