— Чем вам дорого творчество Шолом-Алейхема?
— Его юмор — смех сквозь слезы. Когда героям плохо, они шутят. Когда случается несчастье, они шутят еще больше. Человек может потерять все, но душа его жива. Таков народный рецепт выживания. Но в известном мюзикле «Скрипач на крыше», поставленном на Бродвее по его рассказам, очень мало говорится про бедность, лишения и боль. Зато все весело распевают песенку про милую сваху.
— Вы сами говорите на идише?
— А с кем говорить? Все мои друзья, говорившие на идише и на русском, уже умерли. Это самое большое испытание старости — теряешь друзей.
— Вы видели столько, на десять жизней хватит. Вы и революционный 1917 год, наверное, помните.
— Помню (после паузы). Знаете, если доживу до 101 года, то тогда (делает еще одну долгую паузу) у меня наступит anticlimax (смеется).
— Пока не наступил, расскажите о своем детстве.
— Я родилась в Берлине. Мой отец изучал там медицину. Первые три года моим языком был немецкий. Затем семья разъехалась. Мы уехали в Россию, остальные родичи в Данию и Палестину. В Одессе я застала Октябрьскую революцию. Каждую неделю менялась власть. Большевики, меньшевики, красные, зеленые. Пули посвистывали, грохотали в отдалении орудия. Замерзшие мертвые тела в причудливых позах на улицах. Зима очень холодная. Приходилось осторожно перешагивать через трупы. Но ребенку не с чем сравнивать: мне тогда казалось, что так все и должно быть. Казалось, что хлеб должен быть по цвету зеленым. Его пекли за неимением обычной муки из шелухи гороха. И все равно — веселились, смеялись, пели. (Поет.) «Эх, яблочко, куда ты котишься, ко мне в рот попадешь, не воротишься». Вечером в пятницу в доме собирались родные и друзья на вечеринки. У нас был чай Высоцкого, сахар Бродского, Россия Троцкого. Сахар в страшном дефиците. Мама как гостеприимная хозяйка не могла не поставить кусок сахара на стол — тогда сахар был кусками, — но на всякий случай заслоняла его от гостей цветочным горшком. Вдруг не заметят. Но гости всегда его углядывали.
— А кем были ваши родители?
— Мама — Ляля Кауфман, дочь Шолом-Алейхема, тоже была писательницей, у нас это, видимо, в крови. Отец Майкл Кауфман — врач.
— Советскую власть помните?
— Еще бы. Мне девять лет, брату — месяц-два, я качу коляску с ним по Ришельевской. Подходят две женщины, явные большевички, в кожаных куртках, вынимают младенца из коляски, вкладывают его мне в руки и забирают коляску, говоря: «У нас тоже маленькие дети». Бреду домой, слезы капают на пеленку, в которую завернут братик. Мама всплеснула руками: какое счастье, что ребенка не забрали с коляской! Мой первый урок коммунизма. А еще в Одессе был революционный праздник — «день мирного восстания». Простым жителям разрешалось врываться в дома буржуев и брать все, что им понравилось. К несчастью, мы были буржуями, у нас же был дом, кухарка. Буржуи, да еще евреи. Поэтому мы уехали из России.
— Дед любил вас нянчить?
— Когда мы с ним гуляли, он говорил: чем крепче ты держишь мою руку, тем лучше я пишу. Я хваталась изо всех сил. Поэтому в том, что его книжки такие замечательные, есть и моя заслуга. Один раз мы гуляли с дедом и Тамарой — это моя кузина — по Женеве. Папочка лечился от туберкулеза в одном из санаториев. Он показал на альпийскую вершину и сказал: «Дарю Тамарочке. А вот это озеро дарю Белочке». Мы так были счастливы! Ведь он подарил нам не только сказочные швейцарские виды. Он подарил нам любовь и смех. Не только нам — всему человечеству. Он любил простых людей. И настаивал, чтобы люди смеялись, просто так, так сказать, в кредит, в ожидании шутки, которой пока нет. Он опередил свое время, утверждая: смех продлевает жизнь. Сегодня медицина признала оздоравливающую функцию смеха. Журналист Норман Казинс написал замечательную книжку, как смехотерапия излечила его от тяжелой болезни.
— Вы, полагаю, тоже много смеетесь?
— Каждое утро мне звонит мой младший брат Шервин и рассказывает какой-нибудь анекдот. Где он только их откапывает? Шервину 91 год. По профессии он врач, а на пенсии стал писать песни, кстати, очень неплохие.
— И какой ваш любимый анекдот?
— Трое заходят в бар. Француз говорит: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить вина». Немец: «Я устал и умираю от жажды. Я должен выпить пива». Еврей: «Я устал и умираю от жажды. Я, должно быть, страдаю от диабета» (В английском во всех трех случаях глагольная форма одинакова — I must have wine, beer, diabetes. — «Итоги».)
Читать дальше
