Дмитрий Хмельницкий - Виктор Суворов - Главная книга о Второй Мировой

Что же касается принципов конспирации во внешней политике, то они были не только закреплены, но и доведены Сталиным до логического завершения. После первых неудачных опытов надежды на мировую революцию не исчезли и действия по ее «подталкиванию» не прекратились, но были глубоко законспирированы. В результате правда о них оказалась буквально замурована. Кто реально мог отважиться усомниться в утверждении Сталина, когда он в 1936 г. на вопрос американского журналиста Роя Говарда «Оставил ли Советский Союз свои планы и намерения произвести мировую революцию?» ответил: «Таких планов и намерений у нас никогда не было» [141] Сталин И.В. Соч. Т. 14 / Сост. и общая ред. Р. Косолапова. М., 1997. С. 106. Б. Солоневич приводит этот эпизод в более подробном изложении: «Недавно он (Сталин. — И.П.) дал интервью американскому журналисту Ховарду (так в тексте. — И.П.), и, когда тот неожиданно спросил у Сталина насчет его намерения поднять мировую революцию, последний сделал «искренне наивное» лицо. — Какую такую мировую революцию? Американец даже смутился от подобной наглости. — Помилуйте, мистер Сталин. Да ведь весь мир считает, что вашей задачей является установление мирового коммунизма путем революции во всех странах. — Откуда взялось такое странное мнение? Тут явное недоразумение. Наш Советский Союз думает только об устроении своей жизни и никогда не помышляет вмешиваться в дела других стран. Все басни о том, что мы стремимся к какой-то мировой революции, — не что иное, как фантазия наших врагов…» // Солоневич Б. Заговор Красного Бонапарта. Маршал Тухачевский: Документированный роман. Буэнос-Айрес, 1958. С. 125. (выделено мною. — И.П.). Данный ответ чрезвычайно характерен для личности Сталина. Для тех, кто не знал, что такие планы существовали, сталинский ответ означал «не оставил», тот же, кто спрашивал наобум, получил и соответствующий ответ. Здесь даже не двойное, а избыточное отрицание, равное саморазоблачению и достойное расхожего анекдота! В то же время этот ответ можно рассматривать как утонченную дезориентацию противника для внутреннего употребления и выражение непричастности к той политике, в которой Запад подозревал Советский Союз — для внешнего употребления. Фактически же в нем содержалось грубое издевательство над всеми, кому этот ответ предназначался.

Только с началом радикальных политических изменений в Советском Союзе с конца 80-х гг. правда стала постепенно выходить наружу, но процесс этот оказался намного сложнее, чем тогда представлялось.

«Ключом», который открывает путь к правде о сталинских замыслах по расширению «фронта социализма», является правда о кануне войны.

Сразу после войны по указанию Сталина был создан специальный орган, в разных документах именовавшийся по-разному: «правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу», «правительственная комиссия по организации Суда в Нюрнберге», «комиссия по руководству Нюрнбергским процессом». Во главе этой сверхсекретной комиссии с функциями особого назначения Сталин поставил Вышинского. Членами комиссии были назначены прокурор СССР Горшенин, председатель Верховного суда СССР Голяков, нарком юстиции СССР Рычков и три ближайших сподвижника Берии, его заместители Абакумов, Кобулов, Меркулов. Главная цель комиссии состояла в том, чтобы ни при каких условиях не допустить публичного обсуждения любых аспектов советско-германских отношений в 1939–1941 гг., прежде всего самого факта существования, а тем более содержания так называемых секретных протоколов, дополняющих пакт о ненападении (23 августа 1939 г.) и Договор о дружбе (28 сентября 1939 г.). Для того чтобы обеспечить во время следствия действенность указаний тайной комиссии, в Нюрнберг была отправлена и следственная бригада особого назначения во главе с одним из самых свирепых бериевских палачей полковником М.Т. Лихачевым [142] Ваксберг А. Страницы одной жизни (Штрихи к политическому портрету Вышинского) // Знамя. 1990. № 6. С. 131. . Сталин боялся в общественном мнении Европы и Америки оказаться в Нюрнберге на одной скамье с нацистскими военными преступниками. А у него были серьезные основания для таких опасений. Поэтому Сталин сделал все, чтобы не допустить на Нюрнбергском процессе обсуждения вопроса о роли СССР в развязывании Второй мировой войны. Ему это удалось — положение победителя позволяло диктовать условия.

26 ноября 1945 г. комиссия Вышинского приняла решение «утвердить… перечень вопросов, которые являются недопустимыми для обсуждения на суде» [143] Там же. Этот перечень составили: «1. Вопросы, связанные с общественно-политическим строем СССР. 2. Внешняя политика Советского Союза: а) советско-германский пакт о ненападении 1939 года и вопросы, имеющие к нему отношение (торговый договор, установление границ, переговоры и т. д.); б) посещение Риббентропом Москвы и переговоры в ноябре 1940 г. Молотова в Берлине; в) Балканский вопрос; г) советско-польские отношения. 3. Советские прибалтийские республики». — Над-жафов Д.Г. Советско-германский пакт 1939 года: переосмысление подходов к его оценке // Вопр. истории. 1999. № 1. С. 159. . Отдельные же попытки подсудимых указать на действительную роль СССР в подготовке Второй мировой войны не изменили общей ситуации. Так, Риббентроп в своем последнем слове заявил: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана — Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы, с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира…»