Лев Пирогов - Хочу быть бедным (сборник)

Эту иллюзию разделяешь с Ёлтышевыми до последнего, даже когда видишь, что на благополучный исход попросту не остаётся страниц. Кажется, что и сам автор не справляется с этой нашей общей надеждой: вернувшийся из тюрьмы сын не то чтобы не оправдал родительских и читательских надежд (хотя вполне можно было бы повременить с финалом и прописать такой вариант) – его попросту убили. Убили так внезапно, что не успеваешь понять: ведь именно надежд-то он, этот «настоящий мужик», и не оправдал, так по-дурацки подставившись под первый встречный нож. Но мотив надежды (единственной реальной надежды в романе) – это неподрезанная ниточка, потянув за которую много чего можно вытянуть.

Семейство Ёлтышевых – метафора национального упадка, это понятно. Причина этого упадка – отсутствие воли к жизни. Воли к жизни нет, потому что её подменило стремление к благополучию, а ради благополучия не сделаешь того, что сделал бы ради самой жизни. В результате стремления «жить лучше» не хватает даже для того, чтобы просто жить.

И кто же, по общему интуитивному убеждению, способен переломить ситуацию? «Человек войны», солдат. Сказочный герой, как в «Каше из топора».

На войне нет рассеивающих волю «нюансов» и «полутонов», война учит ценить жизнь такой, какая она есть. Только «человек войны» может быть реальным главой семьи: не прошедшим инициацию смертью не дозволяется размножаться.

В масштабе национальной метафоры, каковой является книга Сенчина, это подводит нас к известной мысли Достоевского о том, что война необходима для нравственного здоровья нации. «Очищает кровь и дух» – кажется, так.

Желать своему народу войн преступно. Не желать ему побед, без которых не бывает сил для мирных свершений, преступно тоже. А победа без войны невозможна. Без войны возможно везение. Именно везения мы и ждём, сочувствуя Ёлтышевым. Ведь такие, как они, не должны побеждать. Им может только повезти. Ругая Сенчина за «русофобию», мы делаем как раз то, чего хотят кукловоды, пугающие нас злым следователем: демонстрируем наркотическую зависимость от «успеха» и «позитива».

Тут не русофобия, тут другое. Фатальный пафос, вшитый в подсознание высокой русской литературной традиции. Она укоренена в православной культуре, а русскому православию («Два Рима падоша…») свойственна фатальность: «…четвёртому не быти». «Не быти» означает, что мы последние. Нам суждено погибнуть, увидев конец времён, и не на кого этот жребий переложить. «Мы что, кружева плетём или против дьяволов стоим?» Эта лесковская формула описывает выбор, стоящий перед русским писателем. Если кружева, то налево, где «успех» и прочие печенюшки. Если «против дьяволов» – то направо. Где, возможно, и коня потеряешь, и голову.

Религиозный мотив представлен в «Ёлтышевых» скупо, но с большим смыслом. Помните старуху, собиравшую подписи за восстановление деревенской церкви? Ёлтышева вспоминает, что в юности та была комсомолкой, активисткой, и вяло удивляется: как возможно такое? Вроде бы комсомол и церковь – разные полюса. Ан оказывается, не разные. И там, и там – «организация». Иначе говоря, мир, на котором и смерть красна. Парадоксальным образом в голоштанной, павкинско-корчагинской «комсомолии» больше Бога, чем в человеческой, слишком человеческой мечте Ёлтышевых о «крепкой жизни».

Ещё раз вспомним, с чего начался роман. Хотелось «просто жить»: чтобы дети были обуты-одеты, в секциикружки позаписаны, ну и машина-«жигули» – на дачу ездить опять же. Такие цели. Тёплые, живые и всем понятные. Проблемы начались, когда эти цели были достигнуты. Зачем жить дальше? Оказалось, незачем. Вот и начался процесс выбраковки Ёлтышевых из жизни.

На шукшинский вопрос «Что с нами происходит?», не случайно возникший в муторных 70-х, когда всякая другая жизнь в государстве, помимо частной, окончательно обессмыслилась, а частная свелась к погоне за товарным дефицитом и лучшей долей, Роман Сенчин даёт предельно ясный ответ: нам стало незачем жить. Мы и не должны жить, раз встали не «против дьяволов», а за них.

Почему этот ответ крайне важен сегодня для нашей литературы? Потому что слишком уж расползлась по ней уютная баюкающая интонация: дескать, пускай всё вокруг плохо – надо «если лето, чистить ягоды и варить варенье; если зима – пить с этим вареньем чай». Обпились уже.

Помнится, герой повести Алексея Варламова «Рождение», может быть, лучшей русской повести 90-х, обрёл спасение от бессмысленности своей жизни в борьбе за жизнь ребёнка. Тогда, в суетные политически перегретые времена, этот пафос казался свеж. Но сегодня не 90-е. Ребёнку стукнуло шестнадцать, и хотел бы я знать, что сталось с его отцом. Когда дети вырастают – с чем мы остаёмся? (Сам Варламов переквалифицировался в сочинителя биографических досье для «ЖЗЛ»).